– Знаете, что это было? – спросил дьяк-меченосец, глядя на недописанную картину.
– Ваша мечта?
– Моя мечта, – подтверждает дьяк ровным до безжизненности голосом.
Виссарион всегда думал, что Лаврич старый, но сейчас, увидев его вблизи, понял, что ошибался. Дьяк прожил много лет, но стареть еще не начал: он был атлетически сложен, быстр движениями, хоть и сед, но полон жизненных сил, и проживет таким здоровяком еще долгие, долгие годы.
Если, конечно, не убьют.
– Это был уголок моего личного счастья…
– Игровая комната.
– Что? – Лаврич не ожидал, что Обуза посмеет подать голос, и растерялся. – Кто разрешил тебе говорить?
– А кто мне может запретить?! – неожиданно для самого себя выкрикнул букинист. – Ты явился сюда не для того, чтобы убить меня, а чтобы разобраться в себе. Ты почти купил виртуальную конуру с девочкой, которая будет угождать и ублажать, но засомневался.
– Нет…
– Засомневался.
– Нет!
– Иначе твой парень пристрелил бы меня на выходе из магазина. – Виссарион бешено посмотрел на меченосца. – Он следил, я знаю. Барадьер сказал.
Несколько секунд дьяк молчал, борясь с желанием оторвать Обузе голову, а затем нервно дернул плечом, показав этим нелепым, неконтролируемым жестом, как сильно переживает.
– Она постареет, – глухо сказал он. – Огонь, который вспыхнет между нами, рано или поздно погаснет.
– Но она будет живой и настоящей.
– Да, она будет настоящей. – Лаврич повернулся к дивану, на котором лежала завернутая в махровую простыню Галя. Девушка была в забытьи, изредка вздрагивала и стонала, словно от боли. Она сумела вырваться из картины, но потеряла много сил.
– Галя излечится, – пообещал меченосец. – За этим проследят лучшие врачи.
И его нежный, полный заботы и любви голос, показал Виссариону, что Лаврич доволен развязкой. Очень доволен, только не хочет признаваться.
– Сколько ты обещал Барадьеру?
– Мы с ним рассчитаемся, – твердо ответил букинист. – Это мое дело.
– Хорошо… – Дьяк-меченосец помолчал, но все-таки нашел в себе силы признать: – Ты был прав, Обуза, когда полез не в свое дело и помешал мне совершить ошибку. Я благодарен.
Виссарион застыл в изумлении.
А Лаврич подошел к дивану, бережно поднял девушку на руки, сделал шаг к двери, но остановился, усмехнулся и кивнул на стену:
– Забери «Подснежники», Обуза, это единственная картина, которую он написал. Пусть она будет у тебя.
– Э-э…
– Насчет документов не волнуйся: я распоряжусь, чтобы все оформили, и ты будешь считаться добросовестным покупателем. – Дьяк выдержал паузу: – Считай это моим подарком.
– Спасибо.
Лаврич ушел.
* * *
А на следующий день Виссарион явился к Раннему Автобусу первым. Самым первым. И встретил его не на шоссе, вдоль которого Валера собирал пассажиров, а на «конечной», в укромном месте позади автостанции, между глухой стеной большого магазина и забором депо. В нужный час тупичок заволокло густым серым туманом, а когда он рассеялся, Виссарион увидел желтый автобус без номера. И лысого водителя с золотым зубом, который охотно распахнул двери первому пассажиру.
– Доброе утро.
– Привет. – Обуза подошел к стеклянной стенке и остановился, положив руки на высокий поручень.
– Ты сегодня не на своем месте, – заметил водитель.
– Хочу поговорить.
– Я так и понял. – Валера медленно вывел автобус на пустынную улицу районного центра. – Слышал, ты прикончил Бергера?
– Не я, а Барадьер.
– Все знают, что ты. Барадьер – наемник.
– Значит, я, – согласился Обуза. – И ни о чем не жалею.
– Вот и хорошо.
Мужчины помолчали.
Старый автобус поскрипывал, позвякивал, иногда даже покашливал, но довольно резво бежал по дороге и вскоре должен был добраться до первой остановки, а Виссарион все мялся, не решаясь задать вопрос, ради которого приехал в дальний тупичок и полчаса дожидался появления Раннего Автобуса.
И Валера пришел букинисту на помощь.
– Бергер не просил остановиться, – произнес он, бросив на Обузу взгляд через зеркало заднего вида. – Я подобрал девчонку по своему желанию.
– Я так и думал! – с облегчением выдохнул Виссарион.
– Почему?
– Ты слишком быстро ездишь, – объяснил букинист. – Бергер не успел бы среагировать и попросить тебя остановиться.
– Ты обдумал это и решил спросить, почему я так поступил?
– Да.
– Потому что в тот день они должны были встретиться вечером, – рассказал Валера, намеренно сбрасывая скорость, чтобы приехать на остановку с небольшим опозданием. – Получилось бы так: Галя возвращается из Москвы на электричке, идет пешком, останавливается у фонаря, чтобы перейти дорогу, проезжающий мимо Бергер замечает ее… Там поворот, и водитель сбросил бы скорость… Бергер приходит в восторг и буквально выпрыгивает из машины, пускает в ход все свое обаяние и добивается результата. Ты бы никогда не узнал об этой встрече, и завтра… Не сегодня, а завтра, Бергер отдал бы Лавричу законченную картину.
– Я ее видел, – неожиданно сказал Обуза. – Замок восхитителен, солнце сияет, совсем как настоящее, а Галя на холсте – идеальна. – Он прищурился, припоминая детали картины, и закончил: – Бергер был гением.
– Но его следовало остановить, – глухо произнес водитель.
И Виссарион согласился:
– Да.
Они снова помолчали, глядя на приближающуюся остановку – там нетерпеливо переминалась вредная Антонина Антоновна, и Валера спросил:
– «Подснежники» у тебя?
– Ага, – подтвердил Обуза.
– Принеси как-нибудь. Хочу посмотреть.
– Завтра. – Виссарион повернулся и пошел в конец салона, он не хотел встречаться с ведьмой.
– И журналы не забудь! – крикнул ему вслед Валера.
Обуза уселся у окна и достал из портфеля книгу.
Он был доволен тем, что сделал.
Макам IX. Черный пес Петербург
Черный пес Петербург – морда на лапах.
Стынут сквозь пыль ледяные глаза.
В эту ночь я вдыхаю твой каменный запах,
Пью названия улиц, домов поезда.
Черный пес Петербург – птичий ужас прохожих,
Втиснутых в окна ночных фонарей.
На Волковском воют волки, похоже,
