Рассказав это, Пейл тепло улыбнулся и выпил. Анатоль поднял кружку с пивом и после шуточного салюта выпил тоже.
— Потом мы шли вместе, — сказал Пейл. — Чего мы только не насмотрелись. Мы шли через города, которые были разбиты войной. Там почти никто не живет, только такие же дезертиры да выжившие женщины с детьми бродят по пепелищу и ищут, как бы прожить день. Мы сами не знали, куда идем. Время от времени мы натыкались на солдат, на места сражений, заваленные телами, — сейчас все это больше похоже на дурной сон. Несколько дней мы скитались без всякого смысла. Ели то, что Дир предусмотрительно стащил из лагеря, растягивали как могли. Что-то находили на телах. Потом решили идти к мосту.
Анатоль присвистнул.
— Вы думали, в других местах не воюют?
Пейл улыбнулся краем рта:
— Какими мы были наивными, да? Не знаю, решился бы я сегодня это. Но тогда, видимо, у нас в головах помутилось. Мы рассчитывали на то, что охранники моста расслабились и не ждут, что кто-то попробует прорваться. Мы попробовали. Мы напали ночью и всех перебили. Это было просто: никто даже не выставил дежурных, охранники напились и уснули. Я не хотел их трогать, а Дир настаивал. Там было человек шесть. Все — пьяны мертвецки. Мы им всем горло перерезали — их же ножом. Он у них в крошках был и в жире, они закусывали бутербродами с вонючей колбасой. Мне кажется, эти люди даже не поняли, что мы с ними делаем. Только открывали глаза, бессмысленно смотрели на нас и умирали.
Анатоль посмотрел на Пейла и понял, что не ошибся в нем. Пейл был человек большой внутренней силы и большой смелости. Моральная составляющая убийства мало волновала Анатоля. Далеко от Приюта бушевала война — пока являешься ее частью, ни твоя жизнь, ни чья-то другая не имеют особого значения. Трудно убивать людей, но не труднее, чем животных. Анатолю понравилось, как Пейл говорил об этом: буднично, спокойно.
Эта история, безусловно, серьезно повлияла на Пейла, но не сломила его.
— Мы переоделись в их одежду и перешли через мост. Ощущения ужасные, — Пейл передернул плечами. — Раз ты был на войне, ты тоже проходил по мосту?
Анатоль кивнул. Туда он прошел молодым и напуганным, на своих двоих, а вот вернулся разбитым, безногим калекой. И оба раза был слишком занят своими страхами или болями, что легко пережил характерное для перехода через мост недомогание. Его даже не вырвало, хотя остальные новобранцы, приходившие и уходившие вместе с ним, как следует похвастались харчишками.
— Жуткая штука, никогда к этому не привыкну! — Пейл тряхнул головой. — На той стороне охранников вообще не оказалось. По крайней мере, мы так думали. Как выяснилось потом, они следили за мостом и попрятались, как только увидели, что его перешли не те, кого они знают.
Пейл замолчал, а потом вскинул здоровую руку, сжал и разжал ладонь:
— Ну и задали они нам жару. Пули свистели со всех сторон. Кто-то кинул гранату… И тут мой друг тоже превратился в раздавленного снеговика, прямо как Мамочка. Я чудом уцелел, с меня сорвало одежду, я был весь в крови. Кажется, меня контузило… Кровь из ушей… Я поднялся и побежал. Помню, все время падал, проваливался куда-то. Кошмар! Голый, холодно. Наткнулся на какой-то труп, снял с него одежду, кое-как заснул. Брел куда-то — сам не свой. Сколько шел, не помню — может быть, несколько дней. Может, несколько недель. Там река была, я шел вдоль нее…
— Пока не пришел в Приют.
— Все дороги ведут в Приют! — протянул Пейл и чокнулся с Анатолем.
Кружки бодро звякнули, собеседники выпили и стукнули кружками по столу. Каждый задумался о своем — обоим было что вспомнить и о чем пожалеть.
— А твои родные?.. — нарушил молчание Анатоль. — С семья ми дезертиров могут обойтись довольно сурово…
— С моими родными уже обошлись сурово, — отчеканил Пейл. — Вражеские уроды сожгли мой городок, когда я был еще мальчишкой. Я струсил тогда, спрятался. Чудом сбежал. С тех пор и начались мои скитания. Я знал, что однажды пойду на войну, но боялся и старался не попадаться на глаза эмиссарам. Я считал себя последним трусом. А потом мои попытки найти себе новый дом потерпели фиаско. Меня нигде не принимали. И я пошел на войну — чтобы отомстить и чтобы умереть. Скоро я понял, что на войне нет правых и неправых, нет белых и черных — там все уроды. Люди не рождаются уродами, это война уродует их.
— Ад — это другие, — сказал Анатоль.
— В точку.
Наметилась еще одна пауза, но в этот момент оркестр у сцены бешено заиграл какую-то веселую мелодию, и все потонуло в музыке. Это была сумасшедшая музыка, так необходимая жителям Приюта, чтобы не сойти с ума. Посетители повскакивали с мест — кто-то даже уронил стул, — и пустились в пляс. В этой пляске было естественное желание забыть обо всем плохом, смыть грусть и начать новый, счастливый день.
На сцену выпорхнула Вера, схватилась за микрофон и запела. Анатоль подметил, что Вера скользнула взглядом по залу, нашла Пейла и больше не сводила с него глаз.
Ах, Пейл, как женщины живут в ваших снежных краях, — подумал Анатоль, — если все там такие, как ты. Пейл тоже смотрел на Веру, но как-то задумчиво, безучастно, будто мысли его были где-то далеко. Кажется, Вера это тоже заметила, и голос ее на мгновение дрогнул — или так только показалось Анатолю?
Анатоль отмахнулся от проблем этих двоих. В конце концов, ему-то какое дело? Все закончилось хорошо, убийца наказан, Приют скоро вернется к своему привычному сонному бытию. Больше не из-за чего переживать!
Сегодня Вера пела особенно хорошо. Может быть, дело в особенном настроении, подумал Анатоль. Вера пела очень энергично, и в то же время мягко; ее голос создавал особую иллюзию, обволакивая и убеждая: ты полон сил и энергии, танцуй, пока не наступило завтра. Только на Анатоля эта магия не действовала: при всем желании он не смог бы пуститься в пляс, разве что покрутиться в своем кресле посреди танцевального зала. Вера пела для Пейла Арсина — это было очевидно — и вкладывала в пение весь свой талант, всю свою душу. Пусть оркестр играл не так хорошо и время от времени кто-то из музыкантов фальшивил (чаще всего Василь, гитарист, жених Веры, но он был красавчиком и ему всегда все прощали) — им это простительно, потому что один из них накануне был убит сумасшедшим. Вера старалась за всех. Это был ее вечер. Всем было плевать, как играют музыканты: те, кто не забывался в очистительной пляске, сидели за своими столами и смотрели на Веру, разинув рты. Ее голос — только часть волшебства. Нужно было видеть, как скромно и в то же время со вкусом она была одета: ничего откровенного, черное платье не слишком короткое, оно допустимо открывает красивые ноги, не скрывает хрупкие предплечья и подчеркивает красивую молодую шею. Надо было видеть, как энергично и в то же время плавно она движется. Это был призыв. Это было представление для единственного зрителя. Это была охота.
Женский мир жесток. Когда Вера спела несколько песен, в бар вошла Снежана. Ее появление никто не заметил. Она медленно прошла сквозь танцующих, оглядываясь в поисках Пейла, а когда нашла его, счастливо улыбнулась и направилась к нему.
