Во времена Бёттгера употребление этих трех напитков стало непременной частью светского ритуала, однако не существовало еще общих правил, как их подавать. Один из первых дошедших до нас сервизов для чая и кофе сделан между 1697-м и 1701 годами Динглингером, придворным ювелиром Августа, в честь его восшествия на польский престол. Массивную золотую пирамиду — подставку — венчает чайник, установленный на самом верху, словно священная реликвия. В сервиз входят великолепные золотые сахарницы, искусно вырезанные фигурки из слоновой кости, хрустальные вазы с изящной гравировкой — все усыпано тысячами алмазов и других драгоценных камней. Примечательнее всего в бесценном сервизе, что чашки сделаны из золота и покрыты эмалью, имитирующей восточный фарфор, ибо при всех своих, казалось бы, безграничных возможностях — невероятном мастерстве и таланте, обилии золота и самоцветов — Динглингер, как, впрочем, и любой другой ремесленник в стране, не мог представить королю настоящий чайный фарфор саксонского производства.
Разумеется, такая роскошь предназначалось лишь для украшения парадного стола. Если бы король собирался пить из этих чашек каждый день, Динглингер столкнулся бы с еще более трудной задачей. Чтобы прихлебывать горячий напиток, не обжигая губ, нужна посуда, которая выдерживает кипяток, но сама не нагревается. Серебро отлично подходит для чайников и кофейников, а вот для чашек не годится, потому что хорошо проводит тепло. Тоже самое относится и к любому другому металлу.
Иное дело керамика, ведь у глины коэффициент теплопроводности низкий. Предприимчивые жители Делфта в ответ на растущее увлечение кофе, чаем и шоколадом наладили выпуск фаянсовых чашек. Однако у керамики есть свои недостатки: она пориста и, следовательно, при малейшей трещине (а глазурь легко трескается) теряет водонепроницаемость.
На Востоке чай заваривали в невысоких сосудах с плотно прилегающей крышкой и наливали в фарфоровые пиалы. Пёрчас в 1613 году писал, как подают чай в Китае: «насыпают в фарфоровую мисочку совсем немного — не больше, чем поместилось бы в ореховой скорлупке, — и употребляют с горячей водой». Узнав, что европейские варвары предпочитают подавать восточный напиток в сосудах с носиком и ручкой, китайцы решили и тут не упустить свою выгоду: наладили выпуск чайников исинской керамики на экспорт, вероятно по образцу европейских серебряных или фаянсовых.
Увидев восточные копии европейских чайников, Бёттгер понял, что его материал еще тоньше китайского и точно так же способен выдерживать кипяток. Так происходило взаимное обогащение культур: идея, совершив полный круг, вернулась из Китая в Европу, где ее тут же приняли на ура.
Август по достоинству оценил подражания экзотической китайской керамике, выпускаемые его мануфактурой, и не замедлил пополнить ими свою коллекцию. Еще в больший восторг он пришел, когда Бёттгер презентовал ему «тончайший сосуд, ни в чем не уступающий Ост-Индскому красному фарфору, превосходящий мрамор и порфир тонкостью и красотой». Аппетиты короля росли день ото дня. По мере того как производительность фабрики увеличивалась, Август забирал себе все больше ее продукции. Для своего дворца он заказал Бёттгеру вазы шестьдесят сантиметров высотой и блюда полметра в диаметре. Всего для собственной коллекции Август приобрел восемьсот предметов — не считая того, что дарил заезжим князьям и сановникам в стремлении похвастать успехами своей новой мануфактуры.
Как покровитель завода Август мог покупать его продукцию с большой скидкой, но несмотря на эту привилегию, предпочитал не платить вовсе, считая, что имеет на это право. Крупные королевские заказы усугубляли и без того нелегкое финансовое положение Бёттгера. Производительность фабрики росла, а прибыли все не было. За полтора года со своего открытия Мейсенская мануфактура выпустила тринадцать тысяч предметов — они лежали на складе, готовые для продажи, а покупатели могли выбирать из образцов в специально отведенном помещении. Тем не менее, по расчетам Штейнбрюка, расходы за этот период на пятьдесят процентов превысили доход.
Главной причиной убытков, которую Бёттгер не мог видеть из своего дрезденского заточения, было повальное воровство, пронизавшее фабрику сверху донизу. Почти наверняка больше всех наживался Немиц, у которого для этого были самые благоприятные возможности. Он присваивал деньги, выделенные Августом на развитие мануфактуры, продавал лучшие образцы продукции в Дрездене и клал выручку себе в карман. Счетовод Матис был ничуть не лучше: его тоже ловили на продаже изделий в свою пользу. Из всего руководства в махинациях не участвовали только смотритель Штейнбрюк и доктор Бартоломей. Простые работники были также нечисты на руку, что ставило под удар само существование завода.
Открытие Бёттгера, которым так бахвалился король, вызвало зависть европейских конкурентов. Еще до того как первые образцы выставили на продажу, за рецептами фарфора и красной каменной керамики началась настоящая охота. Дрезден и Мейсен кишели лазутчиками, которые подслушивали разговоры рабочих на ярмарочных площадях и в трактирах, пытаясь по обрывочным фразам разгадать секрет новой технологии.
Август, сознавая эту опасность, попытался запугать рабочих: им объявили, что любые разговоры о фабрике за ее пределами будут приравнены к государственной измене. Кроме того, по-прежнему действовала предосторожность, которую с самого начала предложил Бёттгер; каждый рабочий знал лишь небольшую часть процесса, ту, которую исполнял сам, и понятия не имел, что делают другие.
Однако эти меры не помогли. Первым обратил свои знания в деньги некий Самуэль Кемпе, рецептурщик с нойштадтской фабрики. Его уже раз поймали с поличным и приговорили к двухлетнему заключению. Через год он написал Бёттгеру слезное письмо с жалобами на свою долю. Тот проникся сочувствием к товарищу по несчастью и, ошибочно полагая, что Кемпе усвоил урок, преподанный суровой тюремной жизнью, а значит, впредь такого не повторит, поддержал его прошение о помиловании. Кемпе освободили досрочно, после чего Бёттгер снова принял его на завод, более того, пригласил к себе в лабораторию помогать в опытах.
Теперь Кемпе своими глазами видел, что делает Бёттгер, и вскоре вызнал рецепт красного фарфора. Несколькими месяцам позже он без зазрения совести отплатил благодетелю. В один прекрасный день Кемпе не вышел на работу. Бёттгер сразу заподозрил худшее и отправил посыльного к нему на дом. Выяснилось, что Кемпе бесследно исчез. На фабрике немедленно устроили проверку и обнаружили, что он прихватил с собой изрядную порцию красной фарфоровой массы. Позже стало известно, что его сманили в Пруссию: пруссакам не давали покоя успехи давних соперников-саксонцев. Берлинский чиновник, тайный советник Горне, подкупил Кемпе обещанием высокого жалования. В 1713 году они вместе создали в Плауэ конкурирующую фабрику по производству красного фарфора.
Продукция Плауэ была куда хуже мейсенской: более грубой и довольно несуразной по форме. Однако курфюрст и его приближенные запаниковали: стало ясно, что сохранить рецепт в тайне будет куда труднее, чем они думали.
Глава 8
Белое золото
Они созданиям небес подобны,
И плоть их — человеческий фарфор —
В прекраснейшие формы отлита.
Джон Драйден.
Дон Себастьян. 1690.
Теплой весной 1713 года посетители Лейпцигской пасхальной ярмарки замирали перед стендом Мейсенской фарфоровой мануфактуры польского короля. Разодетые в пух и прах аристократы, зажиточные купцы, дамы в подбитых бархатом накидках поверх пышных шелковых платьев здоровались, обменивались любезностями и принимались восторженно обсуждать выставленные диковины.
