Юный Иоганн Грегор Херольд прибыл в Мейсен через месяц после свадебных торжеств. Его первой задачей было подольститься к дирекции завода и влиятельным придворным в надежде, что они закроют глаза на сомнительное прошлое — перебежчик из Вены едва ли вызывал большое доверие — и возьмут его на работу.
Мейсенскую мануфактуру раздирали на части междоусобицы, интриги и заговоры. Херольд скоро сообразил, что в таком месте успех зависит не только от художественного таланта, но и от наличия могущественных покровителей. Он сумел проявить себя ловким карьеристом, угодливым и раболепным с высшими, расчетливым и непреклонным, когда дело доходило до обсуждения условий. На гравюре 1726 года, предположительно автопортрете Херольда, изображен юноша с трогательным детским лицом, пухлыми щеками, ангельскими губами и чистым взором. Только в твердой линии подбородка и решимости, с какой рука сжимает резец гравера, угадывается сила характера. Ибо за подкупающей внешностью скрывалось честолюбивое намерение стать первым человеком в Мейсене.
Руководство фабрики не распознало этих опасных черт и было очаровано уверенностью молодого человека, его приятными манерами, а главное — удивительным художественным мастерством. Очень быстро Херольд завоевал немало влиятельных сторонников в ближайшем окружении Августа и дирекции. В их числе был гофмейстер Хладни и Флейтер, влиятельный член новой мейсенской администрации. Штейнбрюк выразил общее мнение, когда записал в дневнике: «3 июня в Мейсен прибыл художник, умеющий расписывать фарфор с особым изяществом. Фамилия его Херольд».
В доказательство своего опыта Херольд привез часть бесценных эмалей, похищенных Штёльцелем из Вены, а также четырнадцать образцов фарфора, расписанных для дю Пакье. Мейсенские инспекторы внимательно изучили миски, чайные и шоколадные чашки и сошлись во мнении, что работы Херольда ничуть не хуже, если не лучше саксонских. Образцы сочли достойными королевского внимания и отправили в Варшаву. Август тоже пришел в восторг. Херольду тем временем предложили на пробу расписать несколько изделий мейсенского фарфора. Штейнбрюк отметил этот важный момент в своих записях: «Первый сервиз, который он расписал красной эмалью, был обожжен 19 июля 1720 года и отправлен в Дрезден».
Херольд, очевидно, с блеском выдержал проверку и уже через месяц после своего приезда стал регулярно получать заказы в качестве внештатного живописца. Он поселился в доме советника Нора на соборной площади и там же оборудовал мастерскую. Дом стоял прямо напротив Мейсенской мануфактуры, но за ее пределами. Херольд сумел выторговать себе очень выгодные условия: он получал сдельно за каждый предмет, а плата рассчитывалась исходя из сложности рисунка, которую художник определял сам.
В течение следующего года после смерти Бёттгера управление Мейсенским заводом претерпело большие изменения. Новая комиссия, призванная навести порядок в финансах, разогнала старую верхушку. Обнаружилось, что убытки связаны по большей части с непомерно раздутым и недобросовестным административным аппаратом, без многих членов которого вполне можно обойтись. Своих мест лишились Михаэль Немиц, столько вредивший Бёттгеру, Меерхейм и многие другие нечистые на руку управленцы. Честного Штейнбрюка вознаградили по заслугам: ему досталось общее руководство фабрикой. Были проведены и другие назревшие реформы: немного увеличили жалованье работникам, построили три новых печи и ввели сортировку изделий по качеству, чтобы брак не попадал в открытую продажу.
Решительные и толковые меры подействовали почти сразу: атмосфера на заводе заметно улучшилась. Производство росло, основные причины убытков были устранены. На Лейпцигской пасхальной ярмарке 1720 года продали столько фарфора и получили столько заказов, что отпала нужда в королевских субсидиях. Фабрика не приносила пока большой прибыли, но по крайней мере стала себя окупать. А тут еще удалось заполучить на работу талантливейшего художника. Перед Мейсенской мануфактурой открывались самые блестящие перспективы.
Херольд тем временем выработал свою оригинальную манеру. Он писал изысканные ювелирные шинуазри в замысловатых картушах: диковинные пейзажи с пагодами и невиданной растительностью, на фоне которых длинноусые китайцы в соломенных шляпах и расшитых халатах курят, пьют чай, танцуют или сажают рис. В небе над этими воображаемыми восточными сценами висели огромные насекомые, похожие на комаров, и парили ласточки, а золотые фигурные рамки, притягивающие взгляд к своему волшебному содержимому, были увиты гирляндами цветов.
Август, всегда любивший экзотические сюжеты, был в восторге от затейливых фантазий Херольда и заказывал ему все новые и новые предметы для своей коллекции. Меньше чем за год доход живописца увеличился в десять раз. Его популярность заставила мейсенскую администрацию задуматься, как лучше приспособить фарфор к новому декору. Форма изделий постепенно упрощалась; ровная просвечивающая поверхность стала идеальным фоном для причудливых композиций в восточном духе.
Главным элементом в новой манере Херольда был цвет, и вопрос о расширении палитры эмалей вставал все острее. Над этим давно работал Кёлер, тот самый арканист, чья маниакальная скрытность и трудный характер сыграли немалую роль в решении Штёльцеля бежать из Мейсена. Кёлер разработал довольно надежный рецепт синей подглазурной росписи и создал много новых эмалей, однако никому не рассказывал, как их делать, — боялся, что его подсидят. Результаты опытов он записывал в особую алхимическую книжечку, которую хранил в тайнике, устроенном в стене спальни.
Обходительный и вкрадчивый Херольд, понимая, как существенна для него помощь Кёлера, сумел завоевать расположение этого фанатика, однако свои секреты тот по-прежнему держал при себе. Число заказов росло, как снежный ком, цветов требовалось больше, чем Кёлер мог или хотел изготовить. Без второго рецептурщика было не обойтись.
Администрация вспомнила, что неоценимыми знаниями в данной области владеет беглец Штёльцель. Несколько месяцев он провел во Фрайберге — больной, снедаемый тревогой за свое будущее. Теперь его простили, вызвали в Мейсен и поручили снабжать цветными эмалями прихваченного им с собой беглеца.
Менее чем через год после приезда в Мейсен Херольд так развернулся, что смог взять первого ученика, Иоганна Георга Хейнце. Вскоре к нему перешли и несколько работников Дрезденской фаянсовой фабрики. По мере того, как производительность мастерской росла, в характере ее основателя стали проявляться скрытые доселе черты. С теми, чьего покровительства он искал, лучший мейсенский художник был по-прежнему само обаяние, но совсем иначе он держал себя с подчиненными.
Херольд оказался властным, непредсказуемым и зачастую очень тяжелым начальником. Ученики жили и кормились у него дома, и он практически не давал им передышки. Рабочий день был одинаково долгим и для опытного живописца, и для новичка: летом трудились с шести утра до восьми вечера, зимой — от рассвета до девяти. В середине дня полагался перерыв, такой короткий, что живущие в городе не успевали сбегать домой на обед. Платил Херольд так скупо, что его художники еле сводили концы с концами. Ученичество длилось шесть лет, и за все это время жалованье почти не повышалось, даже если опыт и мастерство росли.
