26 января 1775-го, на семьдесят девятом году жизни скончался Иоганн Грегор Херольд. Кендлер, вероятно, не без трепета услышал о смерти заклятого врага. Его собственно здоровье к этому времени тоже пошатнулось, но он продолжал работать, создавая новые модели и предлагая реформы, которые повысили бы эффективность завода. Умер Кендлер в мае 1775-го, в возрасте шестидесяти восьми лет, из которых сорок четыре были целиком отданы Мейсену.
Смерть этих выдающихся мастеров не ознаменовала собой конец эпохи — Мейсен утратил свою лидирующую позицию двумя десятилетиями раньше. Обиженные мастера и странствующие арканисты уничтожили его монополию и разнесли секрет фарфорового производства по всей Европе. Однако окончательный удар ему нанес Фридрих Великий, словно мстя за то, что полувеком раньше Саксония вырвала Бёттгера из рук прусского короля. В годы оккупации производительность завода упала настолько, что молодые конкурирующие фабрики Германии, а также фарфоровая мануфактура Людовика XV (в 1756 году переехавшая из Венсенна в Севр) сумели закрепиться на рынке. Фридрих осуществил свою мечту — приобрел фарфоровый завод, которым мог гордиться, — но не он завоевал европейский рынок. Мейсенские скрещенные сабли уступили пальму первенства инициалам Людовика — эмблеме Севрской мануфактуры.
Однако если мейсенский фарфор уже не занимал такого важного места на столах знати, слава его по-прежнему жила. Влияние Бёттгера, Херольда и Кендлера, отыскавших рецепт белого золота и создавших на его основе совершенно новую форму искусства, распространялось все шире и шире. Время шло, технологические процессы совершенствовались, фарфор дешевел, становясь все более доступным, и то, что сделали эти три выдающиеся личности, так или иначе сказывалось практически на всей керамической продукции западного мира. Даже сегодня их гений косвенно присутствует в форме и рисунке бесчисленного ширпотреба, изготавливаемого из самых разных материалов. Технологии ушли далеко вперед, вкусы изменились, но пионерские достижения трех первопроходцев не утратили своего величия.
Эпилог
Если это и впрямь так, если для сознания восемнадцатого века фарфор был не просто очередной экзотикой, а магической субстанцией, дарующей долголетие, мужскую силу и неуязвимость, то легче понять, почему король собрал у себя во дворце сорок тысяч фарфоровых предметов. Или хранил «великий секрет», словно тайное оружие. Или отдал за вазы шестьсот великанов-драгун.
Фарфор, продолжал Утц, это противоядие от бренности.
Брюс Чатвин. Утц. 1988.
Альбрехтсбургский замок, хоть и выкрашенный сейчас в довольно нелепый оттенок серого, по-прежнему внушительно высится над тесным скоплением средневековых мейсенских крыш. Стражи давным-давно нет, как нет модельеров и живописцев, создававших хрупкие мейсенские изделия. Залы, в которых некогда состязались между собой Херольд и Кендлер, опустели. Их отремонтировали в 1863 году, после того, как администрация завода, решив, что замок для него тесен, перенесла производство в более просторное здание ниже по склону холма.
Теперь по стенам альбрехтсбургских залов развешаны средневековые шпалеры, изображающие славную историю города. О том, что здесь делали фарфор, напоминают лишь две фрески, написанные в девятнадцатом веке Паулем Кисслингом. На одной из них Бёттгер работает в своей лаборатории, прихлебывая вино, на другой — посвящает Августа Сильного в секрет изготовления фарфора.
На новом заводе нет часовых у входа, и, чтобы попасть внутрь, не нужно специального разрешения. Мейсен больше не борется с промышленным шпионажем; теперь это процветающий туристический объект. Между заводом и рыночной площадью курсирует специальный автобус. Посетителей водят по освещенным неоновыми лампами комнатам, где любознательному гостю с гордостью показывают и объясняют вековые технологии смешивания, отливки, обжига и декорирования фарфора.
Сам Дрезден, город Августа, ломавшего рукою подковы, и его блистательных фавориток, до сих пор не залечил раны, нанесенные роковыми февральскими ночами 1945 года, когда артиллерийские налеты союзников уничтожили весь его исторический центр вместе с семьюдесятью пятью тысячами жителей и неизвестным количеством беженцев, спасавшихся от наступающих советских войск. Бомб было столько, и падали они так часто, что породили огненный шквал; те из несчастных, кого не погребло под завалами, задохнулись из-за нехватки кислорода. Массы горячего воздуха всасывались в образовавшуюся воронку, крыши и стены домов пожирало пламя. На улицах не осталось практически ни одного целого здания, ни одного живого человека.
С тех самых пор город Августа, словно исполинских феникс, возрождается к жизни, разрушенные дома один за другим встают из руин. Процесс еще не окончен: королевский дворец по-прежнему одет лесами, но крытый мост, соединяющий его с Ташенбергом, где Август некогда развлекался с прекрасной графиней Козельской, уцелел — теперь в нем разместился один из самых роскошных дрезденских отелей.
Поразительным образом почти весь собранный Августом фарфор пережил бомбардировку. За месяцы до окончательного краха Германии его вместе с бесценными предметами искусства из коллекции Августа III отправили в глубь Саксонии, в так называемые «надежные хранилища». Позже их вывезли оттуда в Советский Союз, а в 1958 году они были возвращены в Дрезден.
Сегодня богато расписанный китайский и японский фарфор Августа выставлен вдоль плавно изгибающихся стен в длинных и светлых галереях Цвингера по периметру двора, где некогда разыгрывались пышные театральные зрелища. Здесь же можно видеть уцелевшие сокровища Японского дворца. Блюда и вазы представлены так, как хотел сам Август: расходящейся мозаичной композицией. Центральное место занимает главное напоминание о фарфоровой мании монарха: собрание массивных бело-синих ваз, за которые он расплатился полком драгун.
Здесь же стоят первые экспериментальные чашки Бёттгера, витрины с живописными шедеврами Херольда, звери, созданные Кирхнером и Кендлером для Японского дворца; на некоторых из них еще сохранилась краска, которая так разозлила Кендлера. С ними соседствует то, что осталось от его мечты: модель конной статуи и огромная голова Августа. При всей обширности экспозиции, она составляет менее десятой части полного собрания. В надежных подвалах-запасниках хранится остальной королевский фарфор, а с ним и крохотные золотые слитки, изготовленные злополучным Бёттгером.
Однако самое яркое напоминание об этой удивительной истории мы найдем не в Цвингере, а неподалеку, рядом с Брюлевой террасой — очаровательным парком, который называют балконом Европы. Под этим модным местом для прогулок лежат остатки старых городских укреплений. Недавно археологи расчистили ту их часть, в которой Бёттгер провел свой первый удачный обжиг. Сегодня Юнгфернбастай внушает не ужас, а лишь восторженное любопытство. Стайки немецких школьников и группы туристов проходят вслед за экскурсоводом по сводчатым залам, ставшим три века назад свидетелями великого открытия.
Ступая по тускло освещенным переходам из одного гулкого помещения в другое, невозможно не задуматься: воображал ли Бёттгер, трудясь в этих неуютных стенах, что почти триста лет спустя люди будут по-прежнему приходить туда, где это произошло, или что плоды его усилий будут стоять в бесчисленных музеях и в витринах у коллекционеров по всему миру?
