Валерка искоса глянул на друга: не надсмехается ли он сейчас. Нисколько. Володя был как никогда серьезен.
– Ну, ты сказал. Во, кинокритик!.. – с неподдельным восхищением выдохнул Валерка. – Капралов прям, блин! Искусствовед в штатском!
– Ладно, давай допивать. Уже третий звонок.
– Журнал пропустим. Все равно в «Зарядье» «Фитиля» не может быть. Слишком близко к Мавзолею. Только «Новости дня».
– Ну почему?! – заспорил Валерка. – Я «Фитиль» даже в «России» видел. Причем два раза.
– Ты давай пей, а не разглагольствуй, – нахмурился практичный Володя. – Еще надо успеть отлить.
И он приник к пенистой влаге, в несколько глотков опорожняя граненый стакан.
Идея войти в кинозал с недопитой бутылкой даже не приходила друзьям в голову. А если б и взбрела – их ни за какие коврижки не пустили бы внутрь надзирательницы. Жизнь в те годы была организована строго: пиво пьют в буфете. В кинозале смотрят фильм. Сочетать два данных развлечения категорически воспрещалось.
Итак, друзья спешно допили пиво и, проманкировав киножурналом, отправились в зал.
Они вошли, когда из динамиков доносились последние духоподъемные аккорды «Новостей дня».
– Ну, я же говорил, – удовлетворенно молвил Володя, – никакого «Фитиля» в «Зарядье» быть не может.
Зажегся тусклый свет. Зал оказался заполнен едва на четверть. Друзья, невзирая на места, указанные в билете, заняли наиболее удобные кресла: не слишком близко к экрану, но и не далеко. Ну, и конечно, чтобы перед их глазами не маячили ничьи головы.
С демонстрации советских символов – «Рабочего и колхозницы» и Спасской башни – начался фильм.
Впоследствии, вспоминая ту ленту, Валерка не мог припомнить ничего, кроме проходов врачей по коридорам больницы (кино было про доктора средних лет): киношные эскулапы, курам на смех, расхаживали в белых халатах, накинутых на плечи. Между тем даже столь далекие от медицины товарищи, как два «Вэ», понимали, что сие – «случай так называемого вранья». Доктора – не посетители, они свою спецодежду на себя надевают. А еще остался в памяти эпизод, как двое влюбленных приезжают на чужую дачу, им стелят на чердаке, и хорошенькая героиня ловит раскачивающуюся лампочку без абажура и выкручивает ее из патрона. Имелся в той сцене скрытый эротизм – а иного, неприкрытого, в советском кино и быть не могло; до появления первой ленты с обнаженкой в постели («Экипажа») оставался еще год. (И лет восемь – до первого осторожного показа полового акта в «Маленькой Вере».)
Однако не исключалось, что «скрытый эротизм» лишь почудился девятнадцатилетним гиперсексуальным юношам.
Словом, как и предсказывал Володя, одна-две запомнившиеся сцены – для кино средней руки уже хорошо.
Зато о том, что случилось непосредственно сразу после того, как на экране появился титр «Конец фильма», Валерка будет вспоминать всю свою жизнь. Итак, мелькнул финальный титр, сдобренный еще чудным для наших краев значком копирайта, зажегся сумрачный свет, и публика не спеша побрела к выходу. Друзья остались сидеть: оба они терпеть не могли толчею любого рода и потому из залов – киноконцертных и театральных – предпочитали выходить последними.
Когда остатние зрители неспешно вытекали из амфитеатра, Володя ткнул Валерия локтем: пошли, мол. Они побрели по ряду.
– Что за лажа! – припечатал только что просмотренную ленту Валерка.
– Чепуха на постном масле, – согласился Володя.
– Не-ет, – заявил склонный к парадоксам друг, – это чепуха не на постном, а на чистом машинном масле.
И вдруг Валера заметил валяющийся под ногами кошелек. Нет, скорее даже не кошелек, а портмоне: здоровенный лопатник тонкой кожи, отделанный разноцветными узорами. Подобные привозили обычно в столицу из прибалтийских республик, и стоили они изрядную сумму: от десяти до пятнадцати рублей.
Валерка немедленно поднял находку. (В те времена еще никто не слыхивал о мошенничестве с подбрасыванием лоху крупной суммы денег и последующим криминальным дележом, в результате которого жертва лишалась не только счастливо обретенных, но и собственных наличных.) Поэтому безо всякой боязни юноша раскрыл портмоне – и у него зарябило в глазах. В кошельке сиреневела стопка двадцатипятирублевок, отдельно лежала пачка алых червонцев. Целое состояние – не только для студентов, а и для любого советского человека (если он, конечно, не торгаш-ворюга и не секретный академик). Через плечо замешкавшегося друга на содержимое бумажника смотрел Володя.
И в этот миг, совершенно неожиданно для Володи, Валерка закрыл кошелек и гаркнул на весь кинотеатр своим хорошо поставленным баритоном:
– Товарищи! Кто потерял кошелек?!
Последние кинозрители, вытекавшие на улицу, расслышали вопль и заоглядывались. Впрочем, никто не остановился. Зато вздрогнула и насторожилась тетка – служительница кинозала. Ей достало доли секунды, чтобы вскинуться и на крупных рысях броситься к студентам.
– Ты что делаешь?! – прошипел Володя товарищу. Он пребольно пихнул его в спину, вырвал у Валерки портмоне и мгновенно сунул его во внутренний карман своей куртки.
А тут как раз подоспела и кинотеатровая надзирательница.
– Где кошелек? – шаря взглядом, спросила она. – Ты, что ли, мальчик, нашел его? Давай. Если будут искать, я хозяину верну.
– Нет, нет никакого кошелька, – подпихивая друга в спину, молвил Володя. – Это он пошутил.
– Пошутил?! – протянула тетка, и искательная хлопотливость на ее лице сменилась досадой. – Как так пошутил?
– Молча, – грубо и не совсем впопад бросил Володя, протискиваясь мимо контролерши и увлекая за собой безмолвного друга.
Тетка, понимая, что нежданная добыча уплывает, немедля возвысила тон:
– Как так пошутил? Кто ж так шутит-то, а?! Ну-ка, раз нашли кошелек, давайте его сюда! Так положено! Администрация передаст находку куда следует!
Не отвечая, Володя потащил за собой растерянного Валерика (тот, того и гляди, готов был вступить с тетенькой в дискуссию, а то и вовсе отдать ей портмоне). Они побежали вниз по лестнице, а вслед им неслись вопли контролерши, которая от обиды и злобы начала нести уж полную ахинею:
– Я вот щас милицию вызову! Она тебя обыщет, и если чужой кошелек найдет, изымет! А тебя за грабеж посадит! А ну-ка, давай вертайся! Чужое имущество вертай!..
Однако Володя уверенно припустил к выходу – и Валерке ничего не оставалось делать, как на рысях следовать за ним.
Выбежав на залитую весенним солнцем Москворецкую набережную, Владимир быстрым шагом пересек площадку перед кинотеатром и свернул за угол, за бетонную стену, поднимавшуюся к гостинице «Россия». Здесь, в закуте, было тихо. Ни единого человека вокруг, лишь толкались на ветру голые ветви берез – очередного советского символа.
