– То есть ты допустил мысль, что мои слова… что это правда?
– Разве хотя бы часть их не была правдой?
Я сжала губы, не найдя, что ответить.
Как я была глупа, если думала, что сумею его обыграть. И ещё глупее, если думала, что он не угадает моих сомнений и тоски по дому.
Он угадал их – и их правдивость – ещё раньше меня самой.
– А насчёт другой части узнаем со временем, – добавил Лод.
Не выдержав, я легонько, раздражённо ткнула его пальцем в предплечье, и колдун поморщился.
Моё чёртово отражение из зазеркалья, не боящееся взглянуть в лицо жестокой истине. Или хотя бы предположить, что это может быть истиной. Ничего, когда-нибудь я напомню ему об этом… и безжалостно посмеюсь.
Лет эдак через пятнадцать нашей счастливой совместной жизни.
– Ты знаешь, что крупно рисковал?
Он пожал плечами:
– Я редко играю по-другому.
Фраза, наверное, могла бы меня задеть, но в этот миг я вспомнила кое-что. Его слова, прозвучавшие только что, и слова, прозвучавшие несколько раньше.
Сопоставление этих слов заставило меня сощуриться.
…обещания ранят, что это всерьёз…
– Моей вечной любви… а твоей? Ты позволил мне сомневаться и выбирать, ты подыграл мне… но ты-то свой выбор давно уже сделал. И Морти сделала. – Я пристально всматривалась в его глаза. – Что бы ты делал, если б я действительно ушла? Если бы сделала шаг и исчезла в прорехе?
Молчание, предшествовавшее его ответу, было долгим.
– Смирился бы с тем, что значил для тебя так мало, что не имел никакого права удерживать тебя здесь. Что я этого заслужил. И что там тебе будет лучше. – Когда Лод заговорил, голос его был так же тих, как и до того. – Я сделал всё… и был уверен в тебе достаточно, чтобы знать: какое бы решение ты ни приняла, для тебя оно будет верным.
Я снова не нашлась, что ответить. Лишь вспомнила, как спокойно он отступил в сторону, скрестив руки на груди, освобождая мне путь к прорехе… а ещё – как минуту назад поморщился от моего тычка. Так, словно не сдержал боль.
Хотя тычок этот явно не был такой силы, чтобы причинить боль, которую Лод не смог бы сдержать.
Бесцеремонно ухватив его за рукав рубашки, я задрала его вверх. Лод не пытался меня остановить. Наверное, знал, что всё равно не выйдет. Поэтому я беспрепятственно воззрилась на четыре свежих синяка, выступивших на его бледной коже там, где колдун впивался пальцами в собственное предплечье.
Пока я, стоя в паре шагов от него, принимала решение, которое могло навсегда нас разлучить, – право на которое он сам же мне подарил.
– Значит, свобода выбора? – наконец отпустив его рубашку, я отстранилась, кусая губы. – И честная игра?
– Она самая. – Лод опустил задранный рукав на место. – Я не Ильхт и не Тэйрант, чтобы не давать выбора тем, кого люблю. И решать, что для них будет лучше.
– Правда?
– Во всяком случае, не когда ставки настолько высоки. Ты не тот человек, который уходит лишь затем, чтобы его удержали. Для тебя свобода выбора значит действительно много.
Я понимала, что он прав. Может, кого-то брутальные книжные красавчики, которые в ответ на все попытки уйти безапелляционно возражали «не пущу», а то и вовсе с рычанием заваливали героиню в кровать, заставляли млеть, но у меня вызывали исключительно раздражение. Когда с твоими желаниями никто не намерен считаться, это эгоизм и собственничество, и ничего более. А ещё взрослой девочке действительно пора уметь разбираться в себе без подсказок со стороны: как от прорех, так и от кого-то почеловечнее. Не говоря уже о том, что при других обстоятельствах я бы действительно не задумалась всерьёз о возвращении домой… сейчас. Чтобы начать жалеть – потом.
И всё равно я злилась. Потому что была всего в одном шаге от того, чтобы больше никогда его не увидеть. Чтобы оставить тепло его рук, глаз и улыбки за точкой невозврата, так и не узнав всего, что знаю теперь. Чтобы так и не понять, как сильно он меня любит.
Злилась на себя – но наорать самым нелогичным образом хотелось на него.
Какой же ты дурак, Лод. Правая рука Повелителя дроу, наследник рода Миркрихэйр, гениальный дурак, великодушный идиот…
– Знаешь, – досадливо сказала я, желая хоть как-то выплеснуть эмоции; от злости даже угрызения совести отступили на второй план, – наверное, другая девушка на моём месте врезала бы тебе как следует.
Он улыбнулся. Коротко, едва заметно. Впервые за весь день.
Впервые за все последние дни – тепло.
– Другая не была бы на твоём месте.
И, несмотря на то, что мне правда очень хотелось его стукнуть, я сделала совсем другое.
На этот раз я сама потянулась к его губам. И наш третий поцелуй был далёк от совершенства: если он целовался восхитительно – на мой неискушённый взгляд уж точно, – то я по неопытности своей ужасно. Но, надеюсь, сотню поцелуев спустя эта разница сгладится.
В конце концов, мне достался чудесный учитель. Во всех смыслах.
А уж в своей способности хорошо учиться я была уверена целиком и полностью.
Чуть позже я спустилась в гостиную. В сопровождении Бульдога, радостно цокавшего следом. И обнаружила внизу компанию светлых в почти полном составе: Фаник пытался играть в шахматы с Восхтом, Криста пробовала робко напоминать правила, в которых и сама путалась, а Дэн снисходительно следил за их потугами.
Однако когда я как ни в чём не бывало прошла к круглому столу, все повернулись ко мне. Разом, как один.
– Претендую на следующую партию, – просто сказала я, присаживаясь в одно из кресел. – И нет, это не скаук и не шашки. Здесь через другие фигуры перепрыгивает только конь, но никак не слон.
Устроившись у ножки кресла, Бульдог блаженно положил морду на мою туфлю, Восхт усмехнулся, Дэнимон лишь хмыкнул как-то странно; и если причина широкой улыбки Фаника была мне ясна, то вот Кристы – не совсем. Хотя, если подумать, я в первый же день нашего знакомства поставила ей диагноз. Опознав болезнь, которую довольно трудно вылечить: ведь «добрая девочка» – это очень серьёзно.
И пусть я, как бы мне ни хотелось этого не признавать, явно подцепила эту заразу – я искренне надеялась, что переболею ей лишь в лёгкой форме.
Глава девятая
Маневр Рети
[21]Даже когда все уже разошлись по палаткам, укрываясь от ливня, Стайл стоял у входа в свой шатёр, в шаге от тяжёлых капель, барабанивших по вытоптанной траве. Просто не мог отвести взгляда от массива гор, черневшего на горизонте над полотняными крышами: он был темнее даже непроглядной дождливой черноты.
