Отсюда, с первого письма Владимира Владимировича к Вере Евсеевне, нам следует продвигаться вперед в хронологическом порядке, сопоставляя письма с их жизнью и любовью, с их миром, чтобы в конце пути разобраться, в чем исключительность их переписки и что она может нам сказать о Набокове – человеке и писателе.
В конце лета 1923 года Набоков нашел Веру Евсеевну в Берлине – она сняла маску, а вместе с ней отбросила все свои опасения. Как и другие бесприютные юные влюбленные, они еженощно бродили вместе по вечерним улицам. Единственное письмо этого периода, датированное ноябрем 1923 года и отправленное из одного конца русского западного Берлина в другой, отражает страстность их раннего взаимопонимания и первых размолвок.
В конце декабря 1923 года Набоков отправился с матерью и младшими братом и сестрами, Кириллом, Ольгой и Еленой, в Прагу, где Елена Ивановна, вдова русского ученого и государственного деятеля, получила право на пенсию. В период их первой разлуки, продлившейся несколько недель, Владимир писал Вере о сосредоточенной работе над своим первым большим произведением – пьесой в стихах «Трагедия господина Морна»
[22], о впечатлениях от Праги (глядя на замерзшую Молдаву: «…по белизне этой с одного берега на другой проходят черные силуэтики людей, похожие на нотные знаки: так, например, фигурка какого-нибудь мальчишки тянет за собой значок диеза: санки»
[23]) и о том, как страшна ему разлука с ней чуть ли не на месяц.
Они воссоединились в Берлине в конце января 1924 года и вскоре стали считать себя помолвленными. Когда в августе Набоков уехал на две недели – побыть с матерью в Добржиховице, тихом местечке на берегу реки, под Прагой, – первое свое письмо к невесте он начал так: «Моя прелестная, моя любовь, моя жизнь, я ничего не понимаю: как же это тебя нет со мной? Я так бесконечно привык к тебе, что чувствую себя теперь потерянным и пустым: без тебя – души моей. Ты для меня превращаешь жизнь во что-то легкое, изумительное, радужное, – на все наводишь блеск счастия…»
[24] Несколько коротких берлинских записок в том же ключе предвосхищают их свадьбу, которая состоялась там же 15 апреля 1925 года (вот пример, полный текст одной из них: «Я люблю тебя. Бесконечно и несказанно. Проснулся ночью и вот пишу это. Моя любовь, мое счастье»
[25]).
Набоковы зарабатывали по большей части преподаванием английского языка. В конце августа 1925 года родители основного ученика Владимира Владимировича, Александра Зака, пригласили его сопровождать подростка (за вознаграждение) сначала на приморский курорт в Померании, а потом в настоящий пеший поход по Шварцвальду. Этот поход Набоков запечатлел в коротких прозаических зарисовках на открытках; Вера Евсеевна присоединилась к ним в Констанце.
Год спустя, летом 1926 года, жизнь несколько омрачилась. Вера Набокова, которая резко худела из-за тревожности и депрессии, вместе с матерью уехала в санаторий в Шварцвальде – ей нужно было набрать вес. Набоков же остался в Берлине и продолжал преподавать. Вера Евсеевна взяла с мужа слово, что он будет посылать ей ежедневные доклады – что ел, что надевал, что делал; он честно выполнил обещанное.
Другой столь подробной ежедневной хроники набоковских откликов на события внешнего мира не существует. Судя по всему, в перерыве между работой над первым романом («Машенька», 1925) и вторым («Король, дама, валет», конец 1927 – начало 1928 г.) жил он необременительно и солнечно: давал уроки (причем создается впечатление, что часто они сводились к продолжительному загоранию, плаванию и развлечениям в Грюневальде), играл в теннис, читал, иногда писал; готовил критические обзоры новой советской литературы для друзей и литературного кружка Татариновых; сочинил стихотворение для Дня русской культуры; участвовал в театрализованном суде над убийцей из «Крейцеровой сонаты» Толстого – и сыграл в нем роль Позднышева, виртуозно ее переработав; быстро придумал и быстро написал рассказ; составил, опять же для кружка Татариновых, список того, что вызывает у него страданье, – «начиная от прикосновенья к атласу и кончая невозможностью присвоить, проглотить все прекрасное в мире»
[26]. Чтобы подбодрить Веру Евсеевну и убедить ее остаться в санатории, пока она не наберет тот вес, который он сам и ее отец считали достаточным, Набоков, всегда отличавшийся любовью к игре, мучительно старался (и результат, надо сказать, порой действительно кажется вымученным) забавлять и развлекать жену, повышая градус веселья по мере удлинения разлуки. Каждое письмо он начинал с нового обращения, поначалу употребляя имена игрушечных существ, которых они коллекционировали; со временем эти прозвища становились все более странными (Козлик, Тюфка, Кустик, Мотыленок). Он сочинял для нее загадки, крестословицы, ребусы, лабиринты, головоломки, игры в слова, а под конец придумал крошечного сочинителя – «редактора отдела» – всех этих загадок, некоего Милейшего, который якобы вмешивался в то, что Набоков сам хотел написать.
Берлин стал центром притяжения для первой волны эмигрантов, покинувших Россию после Октябрьского переворота. Между 1920 и 1923 годом в городе жили около 400 тысяч русских, среди них множество представителей интеллигенции, в том числе и творческой. Однако после гиперинфляции 1923 года курс немецкой марки стабилизировался, и жизнь в Германии начала стремительно дорожать. К концу 1924 года многие эмигранты перебрались в Париж. Там они, в большинстве своем, и оставались, пока Вторая мировая война не сотрясла Европу.
Набоков не хотел портить свой русский язык жизнью в городе, где говорили бы на французском – языке, которым, в отличие от немецкого, он владел хорошо, и потому остался в Берлине. К 1926 году он уже был признанной литературной величиной эмиграции – это видно по тому, с каким восторгом его приветствовали на празднованиях в честь Дня русской культуры; в форме неспешного прозаического стриптиза он описывает эти чествования жене. Признание писательского дара Набокова стремительно росло (хотя «Руль», в котором он в основном публиковался, в Париже читали мало), и они с Верой Евсеевной жили в Берлине относительно безбедно благодаря скромному быту и невеликим, но достаточным доходам от его преподавания, издания первых его двух романов на немецком языке и от ее секретарской работы на полставки.
В 1929 году, когда Сирин начал публиковать «Защиту Лужина» в парижском журнале «Современные записки», наиболее престижном эмигрантском издании с самыми высокими гонорарами, Нина Берберова так откликнулась на первые главы романа: «Огромный, зрелый, сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получало смысл. Все мое поколение было оправдано»
[27]. Иван Бунин, патриарх эмигрантской литературы, будущий первый русский писатель – лауреат Нобелевской премии, по-своему высказался о «Защите Лужина»: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня»
[28].
