Му dear darling, it is not a very nice letter, I’m afraid, но меня все безумно тревожит – и путешествие твое, и мальчик, и твое здоровье… Завтра я у Маклакова утром по делам identité. Душка моя, ты же перестань беспокоиться. Да: tub нужен непременно, у Черной есть море, но ванны нет. Буду на днях писать в пансион, когда буду точно знать, когда встретимся. Может быть, до 8-го? Люблю тебя, моя жизнь.
196. 7 апреля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Оснабрюкерштрассе, 21
Му love,
решительно отказываюсь от Бельгии. Я не понимаю, что происходит, почему ты мне предлагаешь планы один нелепее другого. Что это за бред, что Var дороже и климатически хуже, чем какой-то умозрительный, никому не известный (интересно, как это Зина будет «подыскивать») бельгийский курорт. То место на юге, которое я наметил, идеальное место для детей (кстати, там летом прохладнее, чем в Ницце) и вообще для слабых, утомленных; поездка (т. е. вот это «лишнее», что придется доплатить сравнительно с разъездами по Бельгии – that hideously grey and cold country) стоит сущие пустяки; там на юге мы сперва будем жить не у Черной (с tub’ом), а повыше, в бормском пансионе (Hotel с ванной
[128] «Beau Soleil»). Если – предположим – ты сегодня бы знала определенное лечебное место в Бельгии (вроде Франба-да), имела бы визу и могла бы завтра выехать – то что ж, как этап по дороге на юг (т. е. та же комбинация, как с Чехией). Это было бы хорошо, но так как месяц уйдет на одно нахождение такого курорта, то просто не стоит об этом говорить. Я полагаю, что я уже к 1 мая разделаюсь с Лондоном, так что уже к этому сроку прошу тебя выехать в Тулон. Darling, that is really my last word.
I dreamt of you this night. Я тебя видел с какой-то галлюцинационной ясностью и все утро сегодня хожу в каком-то облаке нежности к тебе. Я чувствовал твои руки, твои губы, волосы, все – и если бы мне чаще могли сниться такие сны, жизнь была бы легче. Ты моя любовь.
Сегодня иду к Marcel Thiébaut. Вчера с Бенуа и Сомовым сидел у милейшего Добужинского. Напиши же мне наконец, получила ли ты визу! Виктор вчера послал четвертый экземпляр маме – итого, тысяча двести страниц чешского перевода за эти два месяца.
Готовлю отрывок для «П. Н.». «Подарок» имел большой успех. Завтра, кажется, выходят «Современные».
Не могу тебе сказать, как меня мучит твое мысленное кружение по средней Европе.
Привет Анюте. Право же, она бы могла как-нибудь написать ко мне.
Целую моего маленького. I kiss you, ту love. В.
197. 9 апреля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Оснабрюкерштрассе, 21
Любовь и душенька моя, я, конечно, очень счастлив из-за мамы, если все-таки поедешь в Чехию. Good luck, my darling. Но, знаешь что, напиши мне в следующем письме подробно диагноз врача. Воображаю, как ты, моя душенька, устала и изнервничалась, но поверь, летом хорошо поправишься и отдохнешь. Буду неотлучно при маленьком, а писать буду вечером. Насчет паспорта: ты не совсем себе отдаешь отчет в том, что мое положение исключительное и that I haven’t to bother about «récépissés» etc. as other people (do). Говорил Родзянко и Маклакову о твоих опасениях: они, моя душка, смешные. I’m afraid it is your cousin’s panicky influence. To, что я здесь получаю, это – перми де сежур перманан, кстати сказать. Please, do not think any more about it!
«Пильграм» в «Revue de Paris», «Musique» в «Candide», «Outrage» в «Mesure(s)», «Весна в Ф» обещана «Nouv. Lit.».
От Putnam письмо, что он принялся за устройство «English associations» в журнале. Обедал вчера у Бромб. Пьеса решительно не идет, я уничтожил, что написал. I love you, my sweet one and am terribly anxious about your health, особенно в связи с тем, что мальчик мой нервен и буен. Hold out еще немножко, и все будет хорошо. Дивно тепло. Сейчас иду к Lefèvre, потом к Яблоновск., Сергею. Му darling… В.
198. 12 апреля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Оснабрюкерштрассе, 21
Счастье мое милое, я еще не уверен, поедешь ли ты в Чехию, но теперь страстно надеюсь, что поедешь. Your last letter was lovely.
Послал Bourne’y список из 25 имен и адресов (английских критиков и писателей), которым послать книжку, как только она выйдет. Список составлен с помощью Будберг и Струве, от которого получил наконец толковое письмо: вероятно, поеду в Лондон 20-го. Кроме англ, вечера, устрою и русский, опять у Саблина. Альтаграции послана уже книжка, а о copyright буду еще толковать со знающими людьми и напишу ему, хотя тогда ясно написал то, что мне сказал Bourne. Получил уже от Томсона письмецо в ответ на мое поздравление. Получил от «Mesures» милейшее приглашение на завтрак в среду. Был вчера у С. Яблоновского, обедал у Цетлиных, вечером был у Берберовой, с Добужинским etc. Последние два дня, моя любовь, усиленно работаю над арестом Чернышевского, который (под остроумным заглавием «Награда») должен сегодня продиктовать Ковалевой и послать в «П. Н.».
Сегодня же должна была, собственно, докторша мне сделать операцию-опыт (берут у меня кровь из одной жилы и впрыскивают в другую), но меня сильно от это(го) отговаривают «студенты» (как Алекс. Фед. называет Ильюшу и В. М.), да и грек мой от солнца великолепно проходит. Корректировал вчера статью мою об Амалии Ос. Во вторник должны выйти «Совр. записки».
Первого апреля, свято празднуя этот день, я утром сказал «студентам», что накануне у Зайцевых мне сообщили о том, что ночью, покамест Бунин кутил, его квартиру ограбили. Весть быстро распространилась, и в тот же день репортер из «П. Н.» отправился к – весьма сердитому – Ивану. Кажется, он обиделся на меня, когда все выяснилось. Не понимаю, что тут обидного.
Душенька моя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! «Человека» моего целую, моего маленького… К пятому мая освобожусь от всех conférences. Восьмого встретимся в Тулоне. Как зелено у нас все, как тепло, какие у меня серые штаны за семь с половиной шиллинга из Лондона!
Люблю тебя, мое единственное счастье. В.
199. 14 апреля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Оснабрюкерштрассе, 21
Любовь моя, я устал волноваться по поводу твоей поездки в Прагу – будь что будет, пускай решает судьба; но почти так же сильно, как я мечтаю увидеть маленького моего, мечтаю о том, чтобы его увидела мама. Насчет твоих пунктиков: 1) просуществуем, 2) до снятия хижины во всяком случае поживем в пансионе, 3) жара в тех краях значительно мягче, чем, скажем, в Ницце. Насчет A.: «Despair» ему послан; но, кроме того, он сразу получит еще экземпляр, когда выйдет. В Лондон я раньше 25-го числа не попаду. Со Струве полный контакт, письма так и летают. В англ, газетах уже объявлен выход «Деспера». Все утро сегодня диктовал Черныша. Я отказался в последнюю минуту от операции, о которой тебе писал, причем сказал, что, мол, ты просила меня этого не делать, – а то зашел слишком далеко и докторша was rather looking forward to that experiment. Льет дождь, деревья зеленеют на глазах, я люблю тебя. Осталось немножко больше трех недель. Я почти боюсь силы этого счастья. Зензинов находит, по-прежнему, моего Черныша «омерзительным». Может быть, вечером нынче зайду к старику – он, кажется, обижен на меня, и Зека тоже. Завтра завтракаю с Полан и редакторшей «Mesures». Я физически чувствую твою усталость, моя душенька, и бесконечно, невыразимо, каштаново люблю тебя. В.
