Что, если всё будет ужасно? Будут ли ещё девушки, кроме меня? Что, если мне понадобится в туалет, а уборные у них только мужские? Но из глубины пробивается тихий настойчивый голосок с другими вопросами: а вдруг всё пройдёт чудесно? А вдруг мне понравится? А вдруг это моё призвание?
Мама уже поставила на стол фрукты, йогурт… Вкусно пахнет хлебом. Наверное, она специально ходила утром в пекарню за свежими булочками. Мама режет хлеб, и мне слышно, как хрустит корочка. Я так люблю на завтрак и хлеб, и йогурт, и фрукты, но сегодня слишком взвинчена, чтобы проглотить хоть кусочек.
– Ты замечательно выглядишь, дорогая! – говорит мама, разглаживая складки на моей униформе и заново повязывая мне пояс.
– Мама, я в сером с головы до ног. Я выгляжу не замечательно. Я похожа на мышь. Мама обнимает меня и целует в голову:
– Никакая ты не мышь! Завтракай, а потом мы зажжём свечи и попросим пращуров позаботиться о тебе. – Мама откусывает кусочек госта и продолжает: – Помню мой первый день. Было очень страшно, но поверь мне: к концу недели ты привыкнешь, словно работала так всю жизнь. У тебя обязательно всё получится. Ты прирождённая чернильщица.
Как странно, мама изо всех сил старается сказать мне что-то хорошее, как будто представляет, что сказал бы папа, и проговаривает вслух его слова, будто он всё ещё с нами. Всё-таки она очень добрая.
– Знаешь, что советовал мой наставник? Не говори, что хочешь «внести свой вклад» или «изменить мир к лучшему», и постарайся запомнись имена новых знакомых. Следуй этим правилам – и всё пройдёт отлично.
– А ты доверишь мне нанести тебе новый знак? – спрашиваю я с улыбкой. Мамины глаза расширяются от удивления, и она кашляет, подавившись хлебом.
– Знаешь, девочка моя, задай мне этот вопрос потом, когда завершишь обучение.
Она улыбается мне в ответ, и мы вместе тихонько посмеиваемся. Мама тоже волнуется. Ей важно, чтобы я была счастлива, чтобы у меня всё получилось как надо.
Мы вместе выходим из дома: у мамы назначен сеанс чтения для клиента где-то на окраине, а мне надо в студию в самом центре города. В конце улицы мы обнимаемся на прощание, и дальше я иду одна.
Вдыхаю тёплый аромат свежего хлеба возле пекарни, уступаю дорогу цветочнице – она расставляет у магазина горшки с осенними композициями, чтобы привлечь покупателей. Под ногами шуршат листья, лицо согревают солнечные лучи. Ветер довольно холодный, и я запахиваю шаль. Как будто слышу папины слова: «Такие дни – мои самые любимые. Светит солнце, прохладный ветерок покусывает щёки…»
Улыбаюсь, но тут же накатывает грусть. «Только не сейчас, Леора! – строго говорю я себе. – Нельзя прийти на практику в первый день в слезах». Никто не запрещает мне зайти в музей после работы – взглянуть на папину книгу. Расскажу папе, как прошёл первый день, – это придаст мне сил.
Повеселев и расхрабрившись, уверенно поднимаю подбородок и шагаю дальше. На улице много народу, все спешат по своим делам. У некоторых сегодня тоже первый день практических занятий, как у меня. Все в униформе, у каждой профессии – свой цвет. Я единственная серая на улице, чернильщиков у нас немного.
Вот и боковая улочка, где расположена художественная студия. У двери маячит ещё одна фигура в сером. Наверное, тоже практикант. Я в замешательстве замедляю шаги.
Это Карл. Из всех программ подготовки Карла приписали именно к моей.
Что посоветовала бы Верити в такой ситуации? Надо подумать. Верити сказала бы так: «Игнорируй его, Лора. Он – ничтожество. Пройдёт немного времени, и ты удивишься, как такая посредственность могла портить тебе жизнь».
Да, она так бы и сказала, ей можно.
Карл тоже не рад меня видеть. Он отлип от стены, о которую опирался, и уставился мне прямо в глаза. У него широкие плечи, светлые волосы зачёсаны назад, но несколько тонких прядей падают на синие глаза, на лице никаких признаков волнения. Серая форма ему очень идёт.
– Как это понимать? – недовольно цедит Карл. – Это шутка такая, что ли? Не знал, что буду проходить практику с кем-то ещё. В ответ я лишь пожимаю плечами. Что тут скажешь! Стою, скрестив руки на груди и опираясь о стену здания. От Карла лучше держаться подальше. На улочке больше ни души. Смотрю вниз, изучаю носки туфель и надеюсь не навлечь на себя новых насмешек. Да уж, не таким воображала я себе это утро! Раздаётся скрежет засова, щёлкает замок, и дверь студии открывается изнутри. Мы с Карлом выпрямляемся и подходим ближе. На пороге появляется мужчина, кожа которого покрыта великолепными знаками. Такой красоты мне ещё не доводилось видеть.
– Карл? Леора? Проходите.
Внутри сплошь дерево и сероватые цвета. Деревянные столы, светло-серые стены, стальные сиденья стульев. Наш провожатый резко выделяется на этом однообразном фоне. Мне сложно определять возраст новых знакомых, но он явно моложе мамы, ему где-то лет тридцать с небольшим. Голова гладко выбрита, обнажённые руки бледные и мускулистые. Есть в нём что-то необычное, странное, но не могу понять, что именно. Не оттенок кожи или удивительная красота знаков, не ощущение его внутренней силы. Что же меня так поразило? Услышав его вопрос: «Ты в порядке, девочка?» – вдруг понимаю, что неприлично уставилась на хозяина студии, чуть ли не рот разинула. Щёки заливает краска, я киваю, смущённая, что мой взгляд заметили.
– Ладно. Давайте к делу. Надевайте передники. Меня зовут Обель. Возможно, вы слышали обо мне и наверняка видели мои рисунки. Вы проходите практику у лучшего чернильщика, и я надеюсь увидеть ваши исключительно талантливые работы. Помните об этом. – Самодовольная речь, но произнесена таким обыденным тоном, что Обель кажется просто уверенным в своих силах художником. – И вот ещё что. Вы мне безразличны, я забочусь только о себе, о своей репутации. Если вы не оправдаете моих ожиданий, выгоню без лишних слов. Всё, что вы делаете, имеет отношение ко мне. А потому делайте всё как следует. Понятно?
Мы с Карлом бормочем, что согласны, все понятно, и я даже рада, что Карл так же потрясён, как и я.
– Теперь скажите мне, – говорит Обель, – почему вы выбрали профессию чернильщика? Сначала ты. – Он кивает в мою сторону.
Вот повезло!
– Ну… Я всегда любила рисовать, и я… – Присутствие этого человека вгоняет в ступор, мысли и слова улетучиваются. – Хочу изменить мир к лучшему, помочь людям.
О ужас! Я всё-таки произнесла слова: «изменить мир к лучшему». Да что со мной творится?
– Хорошо, я понял, но ответ мне не нравится. Попробуем ещё раз: почему ты решила стать чернильщицей? Глубоко вздохнув, пытаюсь сосредоточиться. Меня чуть ли не трясёт от страха, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:
– Я хорошо читаю знаки и не боюсь крови. – Кажется, Обель прячет улыбку, слушая мой лепет. – Мне всегда нравились рисунки на коже, хотелось понять их значение, узнать, почему люди выбирают одни знаки, а не другие. Я не брезглива, в обморок от вида крови не падаю. Показалось, что профессия чернильщицы мне подходит. Пожимаю плечами и понимаю, что теми же словами могла бы объяснить выбор профессии обрядчика. Обель улыбается моим словам и уже не кажется таким невероятно строгим.
