Подумать, где и как я буду есть печенье тайком от родителей, я не успела. До самого вечера я размышляла, как бы пробраться к вешалке у двери, не вызвав у родителей подозрений. Вина за содеянное и отчаянное желание съесть печенье поглотили меня в тот вечер. Я додумалась спуститься в холл среди ночи, дрожа в кромешной темноте. Пробралась к вешалке и под частые удары сердца запустила руку в карман. Я так боялась, что меня поймают, и так радовалась, что вот-вот съем сладкое печенье… Но пальцы нащупали лишь хлебные крошки.
Спрашивать маму, куда делось печенье, было стыдно и страшно. А может быть, сладкое колечко выпало из кармана по дороге домой?
Мама наверняка заметила мой виноватый вид или почувствовала аромат ванили, который преследовал меня целый день. Я так и не набралась храбрости спросить, что случилось с тем печеньем, но больше никогда и ничего не крала.
До сегодняшнего вечера.
Вообще-то это не совсем кража. Я забираю принадлежащее папе, а его история – моя по праву. Однако законопослушные граждане не вламываются по ночам в правительственные здания. К тому же Верити и Оскар слишком многим из-за меня рискуют. Нас всех могут объявить забытыми, если поймают, конечно. Ничего не поделаешь – другого выхода нет. Если я даже не попытаюсь спасти папу, то никогда себе этого не прощу.
Верити, моя милая чудесная Верити, нарисовала план здания и путь к комнате, где хранятся доказательства. Мы с Оскаром договорились встретиться на улице и залезть внутрь через окно на южной стороне здания. За окном должна быть запертая кладовка, ключ от которой обычно хранится на полке. Другой ключ, полученный от Верити, должен отпереть дверь в комнату, где хранится конфискованное у Коннора Дрю. Не представляю, как ей удалось всё это разузнать и раздобыть, надеюсь только, что подругу никто не заподозрит.
Глухой ночью я собираюсь незаметно выскользнуть из дома, и меня охватывают те же самые чувства вины и страха, как давным-давно, когда мне было семь лет и я на цыпочках спускалась по лестнице в поисках украденного печенья. Холодно, забраться бы в постель и притвориться, что всё в порядке. Натягивая самую тёмную одежду, я оглядываю метки на своей коже: полоска растяжки на груди темнее и будто бы колеблется в неверном свете ночника, впереди на плече проступает след от ногтей Карла. Если так пойдёт, у меня появится больше меток от растяжек, шрамов и ссадин, чем татуировок. Зашнуровав мягкие полусапожки, пробираюсь мимо маминой комнаты и осторожно закрываю за собой входную дверь. Ключ, который мне дала Верити, тяжело оттягивает карман.
По ночам главная площадь залита светом фонарей, поэтому мы с Оскаром договорились встретиться на задворках, где темно и никого не встретишь. Свернув за угол, я едва не сбиваю на землю огромную урну для мусора, и до меня доносится приглушённый смех.
– Да, так тихо ходят только настоящие шпионы! – шепчет Оскар.
Вглядываясь в темноту, я наконец различаю, как поблёскивают впереди стёкла его очков.
– Ш-ш-ш-ш… – выдыхаю я, пытаясь удержаться на ногах.
Выставив вперёд руку, нащупываю пальто Оскара, и он подтаскивает меня к себе. Мы оба дрожим в темноте, и, встав на цыпочки, я шепчу ему на ухо:
– Ты нашёл окно? В чернильной тьме мелькают белые зубы Оскара: он улыбается. Наверное, сейчас у него на щеках ямочки. Вот ведь глупости лезут в голову… И как не вовремя! Оскар ведёт меня к стене здания.
– Должно быть где-то здесь, – говорит он, останавливаясь у окна, сквозь матированные стёкла которого пробивается достаточно света, чтобы разглядеть щеколду, о которой предупреждала Верити.
– Если просунуть нож между створками, то откроем, – говорю я. Вместо ножа Оскар достаёт из сумки металлическую линейку.
– Не хватало ещё попасться с оружием! – ухмыляется он.
Просунув линейку между оконными створками, Оскар с силой пропихивает её вперёд. Краска крошится и падает нам под ноги, но он упорно толкает линейку в узкую щель, пока я беспокойно оглядываюсь вокруг. Пару раз металлическая щеколда почти поддаётся, но потом снова с лязганьем падает на место. Оставив линейку торчать в щели, Оскар вытирает руки о штаны и делает ещё одну попытку. Наконец щеколда откинута. Покачиваясь на петлях, окно со скрипом открывается, и Оскар помогает мне залезть внутрь. И там я с грохотом приземляюсь на железное ведро. Надеюсь, Верити не ошиблась и в здании нет ночных охранников, иначе я их только что разбудила. Освобождаю место для Оскара и отправляюсь шарить по верхней полке. Ключ действительно нас ждёт. Осторожно отпираю дверь – замок открывается беззвучно – какая удача! – и мы выходим в коридор. Под громкий стук сердца никак не получается вспомнить план здания, который нарисовала мне Верити. Прикрыв на секунду глаза, делаю глубокий вдох и всматриваюсь в длинный коридор, пустой и мрачный. Наконец инструкции Верити оживают в памяти.
– Сначала направо, потом налево, за угол, и третья дверь слева. Оскар кивает в ответ, прижимает к груди сумку, и мы медленно крадёмся вперёд. Пахнет полированным деревом, как в школе. В тусклом свете ламп стены и двери кажутся зеленоватыми. Я несколько раз оборачиваюсь, словно ожидая нападения. Но всё идёт именно так, как предупреждала Верити. Даже слишком просто. Дверь не заперта и со скрипом открывается, повинуясь Оскару. В маленькой комнате окон нет: здесь поддерживают нужную температуру. Повсюду аккуратными рядами расставлены коробки.
– Похоже, в них ещё не заглядывали. – Одну за другой мы снимаем коробки со стеллажей. – Запоминай, что где стояло, потом вернём всё на место, – говорю я.
Оскар согласно кивает и открывает ближайшую коробку, забитую почти доверху.
– Неужели всё это от тех, чьи книги твой папа… исправил? – шепотом спрашиваю я.
– В основном, – так же тихо отвечает Оскар.
– Но зачем он хранил столько всего? – Этот вопрос мучает меня уже несколько дней. – Почему не сжёг все доказательства, не уничтожил? Оскар искоса бросает на меня короткий взгляд.
– Это всё-таки человеческая кожа, Леора, – отвечает он, осторожно перекладывая содержимое коробки. – Нельзя просто так взять и избавиться от неё. Это части множества историй. Наверное, он прав. Папин знак, конечно, ужасен, но мне было бы ещё тяжелее, исчезни он навсегда. Каждый лоскут кожи значит слишком много. Оскар переходит на другую сторону комнаты, и дальше мы работаем молча. Тишину прерывают лишь звуки нашего дыхания, шелест бумаги и кожи, скрип передвигаемых папок.
– Нашёл! – говорит Оскар, нежно стряхивая с обложки пыль. – Это его имя? Проверь.
На папке из плотной бумаги аккуратным почерком написано: «Джоэл Флинт». Внутри к кусочку картона прикреплён маленький лоскут кожи. Я беру его в руки, словно живое существо. Судорожно вздыхаю от радости, но эта встреча с папой не похожа на те минуты, когда мы листали его книгу. Надежду и приятное волнение от той встречи сменили тревога и ужас при виде страшного знака. Видно, где прошлись бритвой, ещё заметны короткие волоски. Шрам от старой раны, которую зашила мама Верити, тоже здесь, он превратился в тонкую бледную ниточку. Но ошибки быть не может – это тот самый знак, птица с чёрными крыльями.
