На кухне оказалось не прибрано. В раковине кисла посуда, в одном углу стояли пустые бутылки, в другом – банки. Сивоглотов суетливо вытер для нее табуретку:
– Садись, Настенька. Какая ты солидная стала, статная!
– Вы тоже… совсем не постарели, – великодушно откликнулась Настя.
Охранник и вправду не изменился: как был старикашка, так и остался. И глазки по-прежнему бегают. Хочешь взгляд перехватить – да не получается.
Сивоглотов ловко раскупорил джин, разлил спиртное по мутным стаканам. Колбасу нарезать не стал. Немедленно потянулся чокаться:
– Ну, за встречу?
И махом опрокинул стакан – граммов сто в себя влил, не меньше. Настя тоже сделала глоток джина.
– Ух, ядр-реный, – оценил Гавриил Иннокентьевич.
Перочинным ножом откромсал добрый ломоть сырокопченой, впился зубами. Быстро прожевал и сказал светски:
– Ну-с… Приступим к беседе? Спрашивай, Настюша, что хотела. Ты же не просто так мне джин принесла?
«Во дает Сивоглот! – удивилась Настя. – Сразу – быка за рога… А впрочем, мне же лучше».
– Вы слышали, Гавриил Иннокентьевич, что Челышева оправдали? – спросила она.
– Не оправдали, – поправил охранник. – А освободили – за недостаточностью улик.
На длинном слове «недостаточность» Сивоглотов слегка запнулся.
– Ну и как прикажете это понимать? – воскликнула Настя. – Дедулю моего с бабулей – убили, квартиру ограбили. А убийца, этот мой Челышев несчастный, – пару лет в тюрьме просидел и уже на свободе.
– Не пару лет, а почти четыре года он просидел, – снова поправил ее вохровец. Он внимательно наблюдал за Настей: не притворяется ли? Не играет ли?
«Надо постараться не переиграть».
– Я уже ходила к Воскобойникову. Ну, тому следователю, что дело вел. Спрашивала его, как это понимать. А он – ни бе, ни ме, говорит, дело отправили на доследование…
– А ты разве не рада? Не рада, что Сеню выпустили? – вдруг спросил Сивоглотов и впился в Настю цепкими глазками.
Она не стала поднимать перчатку.
– Я всегда хорошо относилась к Сене, – кивнула она. – И, врать не буду, очень переживала, когда его посадили. И никогда до конца не верила, что убивал – он. Но следователь тогда мне сказал: улики неопровержимы. Возмездие – справедливо. И я… Я в общем-то смирилась. Поверила… Хотя с Сенькой, вы же знаете, мы… мы дружили. И… И даже какое-то время жили вместе…
«Врать ему – бессмысленно. Чтобы такой шпион, в душе и по роду службы, как Сивоглотов, не знал, что мы с Сенькой сожительствовали? Никогда не поверю».
– А теперь, – продолжила она, – получается, что убивал не он?
– Он, – отмахнулся Сивоглотов и снова налил себе джину.
– А почему вы так думаете? – насторожилась Настя. – Вы что, его в тот день видели?
– Кабы видел – он бы вообще вышака словил, – мечтательно произнес Сивоглотов.
Настя еле удержалась, чтоб не выплеснуть свой джин ему в рожу. Но удержалась. Нацепила дежурную улыбку, потянулась чокаться…
– За тебя, Настенька, – предложил тост Гавриил Иннокентьевич. – За твою красоту неземную.
Кажется, его слегка повело. Ну и отлично. Лишь бы лапы свои волосатые, седым подшерстком покрытые, распускать не начал.
– Значит, Арсений в тот день в наш подъезд не заходил, – спокойно сказала Настя. – Ну а кто-нибудь еще? Кто-нибудь посторонний?
– Ща, подожди, – велел Сивоглотов. – Я тебе документ один покажу.
Он удалился в комнату. Явился через минуту. В руках – исцарапанная, ветхая шкатулка. Вохровец открыл ее, долго копался в пожелтелых бумагах. Наконец, вытащил одну, прочитал вслух:
– Вот. Видишь, что мне выдали?
«11 марта 1985 года. Осмотр терапевта.
Жалобы: общее недомогание, тошнота, рвота, частый жидкий стул.»
– Понос, то бишь, – перевел для Насти Сивоглотов.
«Объективно: кожные покровы бледные, артериальная гипотония, тоны сердца глухие, язык сухой, обложен у корня, живот вздут, болезнен в подложечной области. Диагноз: пищевая токсикоинфекция».
– Отравился, говоря по-человечески. Два дня из сортира не выходил.
– Сочувствую, – автоматически ответила Настя.
– Да я сам себе сочувствую, – буркнул Сивоглотов. – Кабы не эта дрянь – он бы от меня не ушел!
– Кто не ушел? – Насте удалось, наконец, поймать его взгляд.
– Преступник, – плотоядно улыбнулся охранник.
– А когда… когда эта токсикоинфекция у вас началась? Прямо с утра? – не сдавалась Настя.
– Не, с утра я как огурец был. Заступил в семь – а брюхо начало крутить только к обеду. Ну я… – вохровец слегка смутился, – сначала к Мининым, с первого, в туалет попросился, потом чувствую – совсем худо, не идти же снова в чужой сортир, ну я и побег домой…
– А что вы в тот день ели? – потребовала Настя.
Сивоглотов скривился:
– Да приставал уже ко мне следователь, что я ел, всю душу из меня вытряс. Вечером – картошку с тушенкой жрали, жена приготовила, царствие ей небесное. А с утра – она спала, а я сосисок себе наварил, четыре штуки. Воскобойников эти сосиски у меня из морозильника изъял, даже на экспертизу отправил. Потом позвонил: нормальные, говорит. Не вернул, правда, зараза… А на работе, на посту, – я не ем. Некогда мне кушать. Чаю я только попил.
– Во сколько? – уточнила Настя.
– В десять. Ровно. Я почему помню – «Маяк» пикал. И Абакумова-младшая как раз в подъезд заходила. С новым хахалем. Я его еще пускать не хотел. Просил паспорт с пропиской предъявить, – Сивоглотов хищно улыбнулся.
– Ну и, допустим, вы говорите с этим хахалем… а в это время кто-то заходит в вашу будку и…
– Никто туда не заходил! – отрезал Сивоглотов. – Я же рядом стоял – что, у меня глаз, что ли, нет?
– Хорошо, – вздохнула Настя. – А вы можете перечислить, кто в тот день заходил в подъезд? Ну, до того момента, как у вас живот схватило?
– Я могу все, – важно отвечал Сивоглотов. Прикрыл глаза и начал перечислять: – Чигашкова с третьего… Валенский с восьмого…
Настя слушала знакомые фамилии вполуха. В голову пришла неожиданная мысль:
– А Женя Сологуб – не заходил?
Сивоглотов не стал притворяться, что не знает, кто такой Женя Сологуб.
– Нет, Настя. Никого из твоих я вообще не видел. А, только мама забегала. У нее еще большая коробка была. С сапогами – кажется, «Саламандра».
– И во сколько же это было?
– После десяти, – со значением сказал Сивоглотов. – И свой чай я уже выпил.
– Так все-таки – во сколько? – не отставала Настя.
