— Сам?
— Меня даже часами колхоз наградил, как самого молодого механизатора.
— Валера, а чего ты в медучилище пошел?
— Мать уговорила. Говорит: «Иди, Лера, поступишь — стипендию будут давать, и профессия хорошая». У нас семья большая — шестеро детей.
— Шестеро? Не представляю. У меня один брат и тот замучил, вечно в мои вещи лезет, одно сломает, другое потеряет.
— Нет, так-то мы дружные, — улыбнулся Чебурек. — Но всех одеть, обуть, накормить надо. А где набраться?
— Что значит — где? Родители же работают! — возмутился я. — У нас в стране ни безработицы, ни нищих нет.
— Прошлый год пришлось прямо летом кур рубить… — вздохнул Чебурек. — Мать говорит: «Иди заруби беленькую, что прихрамывает». Ну пошел, зарубил.
— Сам?
— А что ж? Дело нехитрое. Ну вот, зарубил беленькую. А что одна курица на такую семью? Только подразнить. Пацаны — у меня трое братьев младших — в рост пошли, придут с улицы голодные!
— Кстати, пора еще овсянки.
— Да хватит уже! — Впервые за все эти часы Валера улыбнулся. — Скоро уже ржать, как конь, начну от овса вашего.
— Мы выводим иглу, Валера! Не глотал бы иголок.
— Саня, не могу. Не лезет больше. Хватит!
— Давай! Съешь! — твердо сказал я, протягивая тарелку с кашей. — Выйдет эта поганая игла — выпрошу отпуск тебе на неделю, домой поедешь.
Валера просветлел, взял тарелку и быстро прикончил ненавистную овсянку.
— В это лето уже и младшего, Николку, в ночное возьму, — сказал Валера, не в силах оторваться от своих деревенских воспоминаний.
— В ночное? Это лошадей пасти?
— Лошадей.
— А чего их ночью пасут, дня, что ли, мало?
— Днем жара, у нас в степи аж земля трескается. Овод ее, бедную, заживо сжирает, а лошадь — животное нежное. Это тебе не бык — у нее аппетит пропадает. Вот и пасем ночью. Но хлопот хватает. И спутанные, уйдут куда Макар телят не гонял. Пойди найди ты их ночью.
— Я рассказ читал про ночное, «Бежин луг» называется, — вспомнил я. — Там пацаны ночью у костра страшилки рассказывали.
— Рассказ! Тут житуха настоящая, а не рассказ. Вот в прошлом июле ребята из райцентра подкрались и угнали пять лошадей.
— Ничего себе!
— Ага. Все тихо было. Мы сидим у костра, проголодались уже, картошку испекли, огурцы, хлеб, молока бутылку достали…
— У костра клёво! — перебил я.
— Да как без костра ночью в поле? Ну вот, сидим, про фильм разговариваем. Про «Семнадцать мгновений весны». Вдруг слышим: топот, лошади заржали. Побежали, а что в темноте увидишь, кого догонишь?
— И что потом?
— Что-что? Накатались и бросили их в поле, в другой деревне. Как дети малые. А нам каково?
— И что дальше?
— Сначала лошадей нашли, а потом и парней. Дело подсудное. А наш председатель колхоза с ними по-мирному разобрался. Они потом нам неделю лошадей помогали пасти.
— Эх, я бы тоже угнал! — сказал я. — Вскочить на коня да галопом по степи… Мечта!
— Санёк, поедем летом ко мне в деревню. И в ночное возьму, и покатаешься. Нам помощники лишними не будут.
— Где ж у тебя размещаться? Вас самих как семян в огурце.
— Да хоть в сарае, хоть на сеновале, места хватит. Только бы мне эту дрянь металлическую спровадить наружу! — вспомнил Валера про своего внутреннего врага. — Саня, а ты шел бы по своим делам. Что меня караулить? Я успокоился уже.
Тут в дверь заглянула Лидунчик.
— Больной Чемалдин, срочно на контрольный рентген! — проговорила она строго и сразу исчезла.
— Ну вот, как раз и пройдемся, — сказал я, поднимаясь со стула.
Я подошел к окну, ожидая, пока Валера соберется на рентген, и удивленно присвистнул. Квартал пятиэтажек накрыла шевелящаяся лавина кумача, красных колыхающихся флагов. Город Калышин был готов к празднику.
— Валера, уже флаги повесили. Погуляем послезавтра!
— Говорят, нашей спецгруппе выдадут форму физкультурника, своей колонной пойдем на демонстрацию! — похвастался Чебурек.
— Валерыч, ты бы видел, какие нашим девчонкам юбочки дали! И футболочки розовые! Только мы с Борей Горбылевским неохваченными остались.
— Без юбочек пойдете? — засмеялся Валера и тут же, схватившись за живот, потянулся к больничному судну.
Я решительно направился к двери.
— Сандрик, ты пошел?
— Я воздухом подышать. В коридор ненадолго. Ты уж тут сам, Валерыч. Зови, если что.
Я вышел из бокса и вперился глазами в коридорное окно. На большущий пирамидальный тополь напротив сел удод и принялся голосить: «Уп-уп-уп!» Он был яркий, разноцветный: туловище — из переливающихся лиловых и бирюзовых перьев, голова светло — желтая, а крылья почти черные.
«Уп-уп-уп!» — снова некрасиво захохотал он.
«Вот надо же, такая красивая птица, а с названием и голосом не повезло», — подумал я и прямо спиной почувствовал, что дверь бокса отворилась. Я оглянулся. Ко мне, шаркая больничными шлепанцами и поправляя на ходу казенную пижаму, как скороход, несся Валера.
— Вышла! — счастливо произнес он, торжественно доставая из кармана носовой платок и разворачивая его.
На небесно-голубых клеточках сатина сияла, радуясь свету жизни, игла.
— Поздравляю, Валера! Всё, иди к Игорю Владимировичу с докладом, — сказал я. — Меня тошнит, качает, и я иду домой.
— Может, ты что-нибудь проглотил? — заботливо спросил Чебурек.
Но я, не отвечая и не оглядываясь, побежал в раздевалку. По дороге натолкнулся на Лидунчика.
— Вы где? Вас на рентгене уже сорок минут ждут!
— А ни к чему нам. Игла выйти изволила! Чебурек ее Игорю Владимировичу понес, в шелковом платочке.
— Поташов на аппендиците, — сказала Лидунчик. — Я пока понаблюдаю за Чемалдиным.
— Понаблюдаешь?
— Да не волнуйся, не съем я твоего Чебурека! Я вообще чебуреки не ем! — засмеялась Лида и направилась в сторону бокса.
День Первого мая выдался летним, жарким. Старый город укрыли облака цветущих яблонь, отцветающих вишен, зацветающих абрикосов. После утренней демонстрации народ разошелся по домам, но вечером весь город высыпал гулять. Любимое место для гуляний, старинный городской парк, был полон. К аттракционам стояли очереди детей и родителей, с парковой сцены гремел духовой оркестр, семьи с детьми, пожилые пары и юные парочки нареза́ли круги от фонтана у начала парка до танцплощадки и назад. В безмятежной толпе гуляющих то и дело встречались знакомые, останавливались, жали друг другу руки, перекидывались парой слов. В нашем городке, считай, все были знакомы друг с другом — по садику, по школе, по училищу, по работе или просто в больнице вместе лежали.
