Нелька засмеялась. Прибрели еще несколько больных, смирившихся с участью подопытных кроликов, и мы с Борькой попрактиковались. Я очень даже неплохо вколол подкожный папаверин, а Борька — внутримышечную но-шпу.
Мы поняли, что иглу нужно вводить смело и быстро. Тогда больной не успевает ее почувствовать, а лекарство, наоборот, лучше вводить помедленнее. Больные нас хвалили, но особенно им нравились Промокашкины уколы, так что вскоре все терапевтическое отделение знало, что попасть на укол надо к «большеглазенькой». В общем, Промокашкина, я и Горбыль в этот день вкусили славы.
Меня медсестра Галя попросила пойти к лежачему больному Старкову, сделать подкожный.
— В последней палате лежит. Там рачок, — шепотом сообщила она мне, обреченно махнув рукой.
Галя сама набрала в шприц лекарство, положила его на крышку стерилизатора, рядом ватку, смоченную спиртом, и сказала:
— Коли в правую руку, выбирай место, где уплотнения нет. Хотя он у нас весь исколотый, весь в шишках да синяках…
— Здравствуйте, — бодро сказал я, заходя в одиночную палату к Старкову. — Вам укол.
Старков, пожилой грузный мужчина, лежал на кровати и ничего мне не ответил. Он задумчиво смотрел куда-то в стену, просто приковался туда глазами, словно ему там новую серию «Семнадцати мгновений весны» показывали. Работало радио. Никогда не нравившийся мне, непевучий голос Клавдии Шульженко хрипловато предлагал: «Давай закурим, товарищ, по одной. Давай закурим…»
Я подошел к кровати.
— Михаил Иванович! Я к вам!
Старков оторвал от стены взгляд и сказал:
— Я на фронте ее слухал.
— Шульженко?
— Ее. Ишшо в сорок первом. На Ленинградском, на передовой выступала. Вот прям как тебя видел!
Старков, тяжело и прерывисто дыша, медленно задрал широкий рукав пижамы, освобождая руку для укола.
— Ну что, колоть дядю Мишу будешь?
— Надо. Хорошее лекарство.
— На смерть лекарства нет, — сипло, через одышку, проговорил дядя Миша. — Ну давай.
Я уколол неудачно — попал в сосудик. Крохотной струйкой потекла кровь. Я быстро приложил ватный тампон.
— В сосуд попал, — сказал я виновато и огорченно.
— Да не тужи, — успокоил меня дядя Миша, — вся не вытечет.
— Михаил Иванович…
— Дядей Мишей зови. Не навеличивай: не привык. Тебя-то как зовут?
— Саня.
— Садись, Саня.
Я подвинул к кровати стул и присел.
— Дядь Миш, много фильмов смотрел про войну, а все равно не представляю, как там все было, да еще на передовой.
— Кино про войну сроду не смотрю, — ответил дядя Миша, — густо наврато. Аж стыдно делается.
— Да! — сказал я. — Все такие храбрые, вперед рвутся. А ведь страшно же было, дядь Миш?
— Как тебе сказать, Санёк. Может, и страшно. Там смерть расплохом берет, и на миру, среди товарищей… Домой охота…
— А вы откуда?
— С Подлипок я, тридцать километров отсюда. Оттуда на войну уходил, туда и вернулся.
Тут в палату влетела Таня Конькова:
— Ты куда подевался? Тебя только за смертью посылать!
— Тут она как раз недалече, — улыбнулся Старков.
— Не поняла юмора? — Танька с изумлением воззрилась на дядю Мишу.
— Да ладно, пошли, — подтолкнул я ее. — До свидания, дядь Миш!
И мы с Танькой вышли из палаты.
Следующие два дня мы ходили на лекции в училище, а в четверг в девять ноль-ноль снова были на практике у Ираиды Яковлевны. Тема занятия — «Основные методы диагностики».
Ираида Яковлевна повела нас в палату, чтобы показать перкуссию — выстукивание костяшками пальцев. Выбор ее пал как раз на Старкова.
Дядя Миша сидел на кровати, подавшись вперед, опершись руками в колени, и часто-часто дышал.
— Вынужденное положение, характерно для больных с сильной одышкой, — пояснила Ираида Яковлевна. — Кроме основного диагноза тут и эмфизема, и астматический компонент.
Она попросила Старкова раздеться.
— Итак, перкуссия. С помощью перкуссии можно определить, например, пораженный участок легкого, или участок, где скопилась жидкость. А также границы органов.
Для сравнения Ираида ловко выстукивала костяшками пальцев пораженные и здоровые участки органа.
— Слышите? Звук глухой, плотный — значит, в этом участке скопилась жидкость.
Ираида Яковлевна с жалостью взглянула в нашу сторону, будто бы она слышит некую небесную музыку, а нам не дано ее слышать.
Мы согласно покивали.
— Попробуйте.
Мы стали по одному подходить к дяде Мише и выстукивать его. У Лены Первушиной пальцы никак не складывались, и стук получался дохлый.
— Небось кукиш сразу научилась складывать, — сказала Ираида Яковлевна.
Она наклонилась и сама сложила Ленины пальцы.
— А нам это надо? Мы — зубники! — буркнула Лена.
— «Зубники» они! — всплеснула пухленькими ручками Ираида. — Да мало ли где работать придется! Вот распределят тебя в село — всех и от всего лечить будешь.
Она оставила в покое дядю Мишу. Я помог ему надеть пижаму.
— Ну ладно, зубнички-груднички… — вздохнула Ираида. — Теперь мы изучим еще один метод исследования больного, он называется пальпация, или ощупывание. — И она покатилась к двери. — Для лучшей наглядности покажу вам Пархоменко, с циррозом печени.
Пархоменко оказался мужиком мрачным и молчаливым. Еще никогда я не видел, чтобы у человека было такое желтое лицо. Ираида Яковлевна попросила его снять рубаху, и он дрожащими, непослушными пальцами стал медленно расстегивать ее. Промокашка наклонилась и помогла ему. Она взбила две подушки и подложила ему в изголовье. Пархоменко сел, опираясь на них. Ираида присела около него и начала ощупывать печень.
— Увеличена как минимум на два пальца! — сказала она. — Пальпируйте!
Мы по очереди ощупали увеличенную печень. Печень действительно сильно выступала из-под ребер и на ощупь была похожа на плохо надутый воздушный шар.
— Вам чрезвычайно повезло! — Голос Ираиды вдохновенно зазвенел. — Вы видите цирроз в самом, так сказать, цветущем виде! Печень совершенно перестала справляться с токсинами, — в упоении продолжала она, — увеличилась нагрузка на сердце, легкие, почки — посмотрите, как отечен больной, цвет лица соответствующий… Верхушки легких не дышат…
— Она же сейчас просто захлебнется в экстазе! — прошептала Промокашка довольно громко.
