— Плацента не вышла. Пуповина уже не пульсирует, — объявила Нелька голосом заправской акушерки. — Люба, сколько прошло времени после родов?
— Она только что… только сейчас… Я вошла, увидела — и сразу к вам! — зачастила Шавякина.
— Шава, вторую жизнь уже сегодня спасаешь! — съехидничал я.
— О чем это ты, Сандрик?
— Ага, теперь уже Сандрик! А то Сашенькой милым называла! — продолжал издеваться я.
— И при чем тут спасенные жизни?
— Ну как? Вадику ты жизнь спасла тем, что он больше никогда к столь опасному объекту, как Шавякина, не подойдет. А Гулину тем, что Нельку позвала.
— Посмотрим еще! Он без меня жить не может! — сказала Шава.
— Ни жить, ни умереть, — согласился я.
— Хватит вам! — перебила Потёмкина. — Тут дело такое…
— Пуповину нужно срочно перерезать, — заявила Промокашка. — Любаша, у тебя есть ножницы?
Шава похлопала глазами, ничего не отвечая на сложный Нелькин вопрос.
Промокашка строго посмотрела на Шавякину:
— Ну же, скорее!
Шава вскочила, достала из тумбочки ножницы и подала Промокашке.
— Нужно бы прокипятить, — сказала Потёмкина.
— Может, чем-нибудь спиртовым протрем? — предложил я.
— Нет, это риск, — отрезала Нелька. — А если инфекцию внесем? Мика права. Люба, неси тазик! — повернулась она к Шавякиной.
— Алюминиевый подойдет?
— Подойдет, только скорее.
Шавякина вытащила с нижней полки стенного шкафа небольшой тазик и, как во сне, подошла к Нельке.
— Санечка, возьми ножницы, таз — и на кухню, — умоляющее попросила Промокашка. — Милочка, пройдись по комнатам, собери все, что есть: перчатки стерильные, спирт, салфетки, но не рассказывай о Гуле.
Я схватил ножницы, тазик и побежал на общежитскую кухню. Там на плите как раз закипал чей-то чайник. Я перелил из него воду в тазик, поставил тазик на огонь и некоторое время кипятил ножницы. Слил воду и помчался с тазиком назад, в двадцать первую комнату.
Потёмкина обошла весь этаж и вернулась с трофеями. Нашла стерильные медицинские перчатки, перекись водорода, спиртовой раствор календулы и по одной упаковке маленьких и больших стерильных салфеток.
А Промокашка так и не отходила от Гули и младенца.
— Молодец, Мика! Так, начинаем! — решительно сказала Нелька и натянула перчатки. — Саня, протри руки календулой, — кивнула она на пузырек, — все же на спирту.
Я безмолвно выполнил просьбу новоявленной акушерки.
Нелька обработала этим же раствором место, где нужно было перерезать пуповину, и придержала ее, похожую на плотный поблескивающий шланг.
Потёмкина подала нитки:
— Саня, завязывай пупок.
— Шелковые! — одобрил я, приняв из рук плотную красную нить.
— Морским узлом, Сандрик, покрепче, — попросила Нелька. — Давай, в четырех сантиметрах от пупка.
— Далеко от пупочного кольца, — возразил я.
— Написано два — два с половиной сантиметра, — поддакнула Потёмкина.
— Все ж в домашних условиях, Мика, — ответила Нелька. — Мало ли что!
Я перевязал пуповину крепко, как шнурки на спортсменках.
— Хорошо! — оценила Нелька. — Теперь режь.
Я взял ножницы и, взглядом наметив место, перерезал пуповину. Промокашка салфеткой убрала сгустки крови на срезе и отложила ее, ставшую похожей на увянувший стебель.
— Что-то малыш подозрительно спокоен, — заволновалась Потёмкина.
Промокашка, вся пунцовая, с тревогой посмотрела на меня.
— А чего ему волноваться, он ведь роды не принимает, — спокойно сказал я и храбро взял новорожденного, обхватив его рукой чуть повыше спинки.
Плечики его покрывала белая смазка. До чего же он был крошечный, по-моему, меньше моей ладони! Я дал ему заправский шлепок под ягодичку, точно так, как шлепали новорожденных акушерки в роддоме.
Младенец закричал, и это было здо́рово: значит, все в порядке, значит, он сделал первый самостоятельный вдох и легкие его расправились, задышали. Девчонки смотрели на новорожденного не отрываясь. Это действительно было зрелище славное! Всякий раз на практике я удивлялся тому, как приятно бывает смотреть на только что родившегося младенца, какое-то особое радостное чувство возникает.
— Гуляйбат, кто у тебя? — обратился я к Гуле, подняв младенца так, чтобы ей было видно.
Гуля затравленным невидящим взглядом посмотрела на меня.
— Ну говори! Дочка или сын?
— Син, — едва пролепетала она.
— Гуля! — заорала Нелька. — Дочка у тебя. Это ж счастье какое!
Гуля улыбнулась и сделала попытку встать, но руководство нашей медицинской бригады в лице Промокашки запретило ей это категорически.
Нелька обтерла кусочком салфетки от смазки и околоплодных вод все еще попискивающую новорожденную, потом вытащила из бумажной упаковки большую марлевую салфетку и постелила поверх простыни тщательно проглаженный белоснежный медицинский халат Гули. Она оснастила малышку подгузником из марлевой салфетки, запеленала ее в халат и осторожно положила около матери.
— Теперь пора приложить младенца к груди, — сказала Потёмкина.
— Точно! — согласилась Промокашка.
Она взяла ножницы, сделала разрез на платье Гули. Затем взяла сверток с новорожденной и протянула Гуле.
— Гуля, приложи к груди дочку.
Гуля выразительно посмотрела на меня, и мы поняли, что она стесняется открыть при мне грудь.
Я отошел к окну. Надо же! Я даже не заметил, что в комнате уже включили свет, а на улице почти стемнело. Калышинка, которая начиналась почти сразу за окнами, слилась с темнотой, Лишь ближе к другому берегу горел огонь — это на Малом Островке какая-нибудь кампания пацанов запалила костер. Ну везуха же им! Ох! Я даже почуял запах дыма и печеной картошки. Давненько я на Островке не бывал.
— А скорую кто-нибудь вызвал? — спросил я, оторвавшись от окна.
— Телефон только на вахте, я Шавякину отправила позвонить. Ты что, не слышал? — удивилась Потёмкина.
И тут как раз вбежала Шава.
— Вызвала! — проверещала она своим детским, как у пятилетнего ребенка, голоском. — Сначала они не верили, думали, дети маленькие звонят, балуются, но потом тетя Поля вмешалась, и они… в общем, скоро приедут. Тетя Поля сама их проводит к нам.
В дверь не то чтобы постучали, а как следует грохнули — это вломилась тетя Поля. Она увидела меня и, кажется, даже лежащий около Гули младенец не ужаснул ее так, как мое присутствие. Огромный свирепый вопрос — как я мог проникнуть в святилище, которое она, недосыпая, охраняет, — не просто стоял в ее глазах — он орал, он топал ногой! Но тут тетя Поля смекнула, что сама опростоволосилась, прозевав меня, и сделала вид, что в упор меня не видит, что меня здесь нет вовсе.
