— Костоправ дерьмовый! Буду вопить! Буду, буду, буду!
— Я не костоправ — я патологоанатом. Ну что, поехали!
Кровать на отличных колесиках послушно покатилась к выходу. Марго осторожно, словно хрустальный кувшин с эликсиром молодости, держала штатив капельницы.
— Хороший транспорт, — заметил я.
— То, что доктор прописал! — подхватила Марго и не выдержала, хохотнула.
Викентий, видимо от неожиданности, что он отправится путешествовать на кровати, заткнулся. Лежит привязанный и кривым ртом воздух ловит.
Благополучно выехав из реанимации, я кивком попрощался с Марго, перехватил у нее штатив, и мы поехали в блаженном молчании. Но длилось оно недолго.
— Куда? Не поеду на кровати! — спохватился Кеша.
— За тобой вертолет выслать, чтобы до палаты через этаж доставить? Не ори, это ж больница. Может, кто первый раз за всю неделю уснул.
— Ну и хрен с ними! И пусть не спят!
— Ты слышал, что медсестра говорила? Смертельно больные люди хотят вылечиться, хотят жить.
Я подумал, что ведь и мама, когда была уже совсем больной, все надеялась побыть рядом со мной лишний денек. Так и говорила: «Хоть бы еще денек!» А этот… Права Аллочка: не собирался он умирать.
— Убери капельницу! Не хочу, не хочу жить! — охрипшим голосом снова заистерил Викентий.
Я резко затормозил свою перевозку, поставил штатив на пол, склонился над самым лицом этого суицидника и прошипел:
— Жить не хочешь? А тебе и не надо, урод долбаный! — тихо сказал я. — Будешь донором органов.
По чести сказать, я и сам не знаю, с чего это у меня вырвалось.
— Чо?.. — переспросил Викентий, сразу же прекратив орать.
— На органы пустим.
Я, не торопясь, со всей аккуратностью стал отсоединять капельницу.
— Эй, ты что? Ты что делаешь? Не трожь капельницу! Не имеешь права! — затараторил Викеша. — Мне может стать плохо. У меня сердечная недостаточность…
— Мозговая у тебя недостаточность, а не сердечная, Кеша, — сказал я. — Мозг бы я твой никому пересаживать не стал.
Глаза Викентия, и так-то светлые, совсем побелели. Белые круги глаз на искаженном лице при неподвижно зафиксированном теле — это, я скажу вам, зрелище!
Оставив ненужную нам теперь капельницу в коридоре, я в бешенстве двигал кровать дальше. Коридор накрыла глубокая обморочная тишина. «Не хочет жить, урод долбаный! — зло повторял я про себя одну и ту же фразу, — Не хочет жить, урод!»
У лифта я остановил кровать и нажал кнопку. Викеша принялся снова завывать:
— Верни ка-а-апельницу, не имеешь права! Тебя засудят!
Лифт открылся, и я вкатил кровать с голосящим пассажиром. В углу лифта стояли две незнакомые медсестры, а третья, прямо как подарок судьбы, была Аллочка!
— Не хочу! Не поеду! Убийца! — увидев свидетелей, во всю мочь заорал Викеша.
Алла Алексеевна подмигнула женщинам, которые и сами прекрасно поняли, что я транспортирую кадра, пребывающего не то в белой горячке, не то в буйном помешательстве.
— Вам наверх или в морг? — участливо спросила она.
— Нам в морг, пожалуйста, — ответил я, вежливо улыбаясь.
Алла Алексеевна нажала кнопку. И мы поехали вниз. Викеша перестал орать и забормотал что-то малопонятное. Я лично расслышал лишь несколько слов:
— Костоломы, убийцы, эскалопы…
— Может, хоть «эскулапы»? — поправил я. — Эскалопы — это вроде еда такая. Отбивные.
Двери открылись.
— Вы приехали. Морг справа по коридору, — объявила Алла Алексеевна, словно диспетчер на железнодорожной станции.
Я поблагодарил ее и выкатил свой катафалк из лифта, двери которого тут же закрылись.
— Ну поехали, Викентий. Патологоанатом приглашает.
Суицидник с ненавистью поглядел на меня и… плюнул. В меня хотел, но не учел своего горизонтального положения.
— Кто с плевком на меня пойдет… — начал я, но не стал продолжать, потому что Викеша заорал благим матом (и почему говорят «благим»?), а потом завизжал:
— Спасите, помогите, убивают!
Навстречу нам шли несколько хохочущих студентов-медиков из областного мединститута. Увидев прикрученного к кровати больного, они на секунду остановились, замолчали и побрели дальше.
Пораженный тем, что ник то не собирается спасать его, Викеша на минуту умолк и затем уже совсем истошно завопил:
— А-а-а-а! Убивают! Не хочу умирать! А-а-а!..
Из рентгеновского кабинета выскочил молодой врач-рентгенолог Виктор Поликарпович.
— Что тут за ор?
— Товарищ врач, он меня на органы хочет! Он покойников режет!..
Увидев Сумарокова, Виктор Поликарпович сразу смекнул, в чем дело, подошел к нему и ласково так сказал:
— Это не больно, Кеша. Потерпи. Раз — и готово…
— У вас тут банда… Я знаю, я читал, как у людей вырезают органы, — затихая, пролепетал Кеша, закатил глаза и прохрипел: — Не хочу… спасите.
— Хочешь жить, Викентий? — спросил Виктор Поликарпович, снова с нежностью склонившись над ним.
— Хочу, — прошептал Кеша.
— Виктор Поликарпович, только что он кричал, что не хочет. Очень убедительно кричал. Вся больница слышала! — прикидываясь растерянным идиотом, оправдывался я.
— Викентий передумал, — изо всех сил сохраняя вид серьезный и сочувствующий, обратился ко мне Виктор Поликарпович.
— Ну ладно. Повезу Викешу в палату. Его в терапию переводят.
И я повернул кровать к лифту.
Нажав кнопку второго этажа, я взглянул на притихшего Викентия. Он спал! Лицо было спокойным, безмятежным, казалось, что Викеша даже чуть-чуть улыбается. Распутав узлы, я освободил его от вязки. Викентий всхрапнул, блаженно раскинул руки и почивал себе дальше.
У входа в терапевтическое отделение нас встретила — отгадайте кто? Да, Аллочка.
— Вы сегодня за лифтера, Алла Алексеевна?
— Услышала, лифт едет, специально подбежала. Что это — спит или помер? Мне легче поверить, что помер, — шепнула Аллочка, вглядываясь в лицо Сумарокова.
— Спит. Куда его?
— В «блатную» вези.
— В «блатную»? Неужели Викентий чей-то сын? Кажется, у секретаря райкома другая фамилия.
— Ничей он не сын. А куда его? Он же орать будет. Пусть переночует, завтра, скорее всего, на выписку пойдет.
— Вряд ли он орать будет. Я даже думаю, что и травиться больше не будет…
