Он явно чувствовал, что его взяли на руки. Я прижал этого крохотного человечка к себе, и он так и припал к моей «материнской» груди. Телячьи нежности!
— Ты же мужик! — сказал я ему. — Мужик!
Он осторожно водил глазами, прислушивался к новой среде. И она ему нравилась! Личико приняло выражение спокойное и даже довольное.
Лиля-леденец вернулась, надела ему носки-валенки. Я уложил мальца в домик.
— По-моему, он готов выйти на волю. Такой был довольный.
— Через пару дней будем в кроватку переводить, — сообщила Лиля.
— Только уж очень тощий… — вздохнул я.
— Не переживай! Ему повезло, он выжил, а вес… были бы кости, мясо нарастет. Да, Квак?
— Лиля Леонидовна, а давайте больше не будем его называть Кваком.
— Так у нас имен здесь не полагается. Видишь, — кивнула она на деревянную дощечку, прикрепленную к инкубатору, с указанием фамилии и даты рождения младенца.
— Но родители же известны?
— Мать известна: Пушкарева Наталья Викторовна. Навестила разок-другой. А потом решилась. Сказала медикам, что вернулась на работу. И пропала. Даже отказную писать не стала. Пришлось у него в документах указать: подкидыш. — Лиля покачала головой. — А дети-то всё чувствуют! Лежит недоношенный, нелюбимый, брошенный!
— Будем звать его Иван Сергеевич, — решил я.
— Иван Сергеевич! — засмеялась Лиля Леонидовна. — Ну ладно.
В бокс заглянул Горбыль.
— Саня, сюда!
Я подошел.
— Пошли, машину разгружать будем.
— Что за товар?
— Медикаменты, оборудование кой-какое привезли. А потом можно домой. Октябрина отпускает.
III
Я и сам не заметил, когда успел привыкнуть к своему мальцу. Его уже перевели в кроватку. Правда, тепло пеленали и обязательно укрывали одеяльцем. Он словно ждал меня. На мое: «Привет, Ивашка!» — одобрительно повякивал, а когда я брал его на руки, блаженно замирал. За неделю он подрос и поправился.
В среду второй недели мы с Промокашкой отправились на ночное дежурство. Нам выпало дежурить с Домной Панкратьевной.
Нелькиного бутуза выписали, и она очень скучала.
— Я к мальцу, — сказал я, направляясь в бокс.
— И я зайду с тобой к Ивану Сергеевичу. — Нелька хвостом потянулась за мной.
Мы подошли к Ивашке, и мне он сразу не понравился. Он не отозвался на мое приветствие и печально смотрел в никуда. Часто веки его словно бы сами собой опускались, и тогда бледно-желтоватое личико казалось совсем неживым.
— Надо его перепеленать, — сказала Нелька и быстро освободила мальца от пеленок.
— Саня! У него сыпь!
— Сам вижу.
Действительно, на тельце мальца, у шейки, на грудке и в области паха, была розоватая мелкая сыпь.
— Сандрик, а что, если это гнойнички? — испугалась Нелька. — «Гнойнички опасны не только сами по себе. Это, как правило, признак серьезной инфекции», — процитировала она вызубренный для зачета отрывок из учебника. Голос ее задрожал, как стеклянная посуда в шкафу.
Я вспомнил, что тоже об этом читал.
— Не будем пеленать. Прикроем пеленкой и одеялом, — сказал я.
— Где же Домна? Домна Домкратовна! — воскликнула Промокашка: в волнении она вместо Панкратьевны назвала Домну Домкратовной.
— Как ты точно оговорилась! — хмыкнул я. — Она настоящая Домкратовна! Домкратовна пошла быстренько поужинать.
— Уже час ужинает!
— В такую топку сколько закинуть нужно! Домна все же!
Но тут послышались шаги, широкие, огнедышащие. Они могли принадлежать только одному человеку — Домне.
Мы стали стращать ее Ивашкиными гнойничками. Домна решительно скинула одеяльце младенца, глянула и пробасила:
— Ну вот чего вы панику разводите! Потница это, а не гнойнички. Тут орунов кормить пора, а они… Пошли помогать!
Нелька запеленала мальца, и мы поспешили в основное отделение.
Домна Панкратьевна быстро организовала кормежку младенцев. Нелька кормила их из бутылочек, а Домна, положив по младенцу на каждую руку, уносила в палаты к мамочкам тех, кого уже перевели на грудное вскармливание. Я постоял с минуту и вернулся к Ивашке.
Вид его теперь еще больше мне не нравился. Страдальческий — вот как бы я его назвал. Что-то его очень беспокоило. Но что? Не потница же?
Я снова распеленал его. Он был горячим.
— Нелька, у Ивана Сергеевича, наверное, температура! — крикнул я, высовываясь в дверь.
Тут и Домна как раз вернулась в отделение за следующими младенцами.
— Домна Панкратьевна, Саня беспокоится: что-то малец горяченький.
— Да что за дежурство сегодня!.. — всем нутром вздохнула Огнедышащая.
— Я к дежурному врачу пошел.
— Вот еще! Сначала сами посмотрим. — Домна протиснулась в дверь бокса. — Ну ни минуты покоя!..
— Домна Домкратовна, у вас только что было два часа покоя в столовой. Или вы очень беспокоились, когда кушали?
Домна изумленно взглянула на меня и склонилась над мальцом. Мне показалось, что Иван Сергеевич глянул на нее угрюмо и настороженно и, как зверек, сжался в комочек. Промокашка потом говорила, что такого не могло быть, а Горбыль — тот вообще рассмеялся и сказал, что я чиканулся на своем мальце.
Домна положила свою подушечную ладонь на его тельце.
— Да такой он, как всегда. У тебя, парень, синдром мамочки-неврастенички. Ты уже кормил его?
— Пробовал.
— Ест он хорошо-о-о, — протяжно сказала Домна. — Вон как поправился за последнюю неделю. В дом ребенка пора переводить. Понял, Квак? Дальняя дорожка тебе выпадает.
— Никакого Квака больше нет!
— А хто ж есть? — насмешливо спросила Домна.
— Я вам уже говорил — Иван Сергеевич. Можно Иваша или Ванечка.
— Смотри-ка! — усмехнулась Домна и вышла.
Наступила ночь. Я сидел около Ивана Сергеевича. Ночное освещение делало его личико каким-то фиолетово-желтым. Я все время проверял, не стал ли он горячее. Часа в три он уснул, и я, сам не знаю как, тоже уснул около него в боксе, прямо на стуле.
Малец разбудил меня своим плачем. Было утро. Я взглянул на него и сразу, минуя Домну, пошел в кабинет за дежурным врачом. Но — на ловца и зверь бежит — на коридорном повороте я увидел дежурившую в эту ночь Зинаиду Александровну, которая быстрыми и совершенно бесшумными шагами летела мне навстречу. Начинался утренний обход.
— Зинаида Александровна, недоношенный Пушкарев меня беспокоит, — сказал я.
