Оля не смогла отказать Кузе и, как ни в чем не бывало, начала с ним «рубиться» в «крестики-нолики». Может, Кузя был гипнотизером или начинающим экстрасенсом? Видел людей насквозь? И если до него доходило, что нужные люди решили отойти от него, влегкую их снова завоевывал?
Первые две четверти десятого класса Олю продолжал мучить тот же навязчивый вопрос: «Любит меня Кузя или нет?» Потому что он все время был рядом, снова таскал ее выбирать удобные для себя кроссовки, и они наворачивали по магазинам километры; шутил, писал по ночам онлайн длинные сообщения. Они даже решили делать вместе проект по информатике: по программе полагалось работать над проектом коллективно – вдвоем или втроем.
Тема проекта оказалась сложной. Оля нервничала: успеют ли они справиться с заданием? Кузя лидировал в их тандеме и сам назначал время встреч. Оля подчинялась, хотя иногда из-за «научных» обсуждений с Кузей ей приходилось менять личные планы.
Да, было еще одно событие в десятом классе, которое повлекло за собой определенные последствия. Восьмого сентября всех парней-десятиклассников увезли на военные сборы. Уезжали с удовольствием, гоготом и гомоном. Все-таки не учебную лямку тянуть, а что-то неприевшееся, на природе: мужская жизнь в казармах, еда из армейских котлов – короче, новые впечатления в течение двух недель. В лицее, на занятиях, остался толстяк Миша Колобков. Ему родители добыли справку, что он не пригоден к военным сборам: мол, юношу может кондратий хватить. Девочки хихикали над Колобковым и обходили стороной.
Кузя после сборов вернулся прежний: гибкий, быстроглазый, улыбчивый, на переменах – прыжки до потолка и валяния на лицейских диванах. Их стояло в коридоре три – толстые, обитые черным кожзаменителем, основательные. Перед уроками, после уроков и на переменах лицеисты сидели на них тучей или возлежали, как римские патриции в банях.
В первую же ночь после возвращения со сборов Кузя засыпал Олю подробными сообщениями, в которых поведал, как в лагерях служивый народ тянул армейскую лямку. Оказалось, Сесёлкин и Ростик – друзья неразлейвода – перестали общаться. Ростик ночью стащил с Сесёлкина трусы и спрятал, и тот утром метался голый по казарме, а потом насмерть обиделся на шутника.
Захаров не вылезал из медсанчасти: его ноги ни с того ни с сего обсыпали фурункулы. Не мог человек ходить в строю, температурил, лечился почти две недели.
Гугулия каждое утро с кем-нибудь ругался. А как по-другому может вести себя голодный, обозленный человек? Все дело – в перловой каше: Гугулия ее ненавидел, а перловка в армии – первый продукт.
За все, даже мелкие, провинности лицеистов наказывали, давали наряды вне очереди. И если кто-то опаздывал на полминуты на зарядку, весь взвод потел и единой волной двадцать раз отжимался на плацу.
Выходило, что у всех пацанов были какие-то проблемы, закавыки, незадачи. У всех, кроме Кузи. Он был искренне доволен военными сборами. Даже общими унизительными отжиманиями.
Оля читала Кузины сообщения, и ей казалось, что тайна входит в ее жизнь, доверена ей. Теперь она причастна к настоящей мужской жизни. Значит, Кузя любит, раз делится с ней такими подробностями?..
В октябре, кажется седьмого числа, Кузя побывал у Оли Трубы в гостях. Как всегда, провожал ее после лицея домой, но это только называлось – домой, на самом деле они прощались около автобусной остановки и Оля шла целый квартал по дворам одна. Но седьмого октября, оказавшись на автобусной остановке, они не расстались, а двинули дальше: Кузя не мог остановиться, рассказывал, как они с Ильей-придурком и Равилем, спортивным математиком из их класса, прогуляли позавчера историю.
– Я думала, вы домой пошли, – сказала Оля.
– Какой домой! В спортзал свалили, на спор подтягиваться. А там девятый класс в волейбол рубился. Мы влились! – довольно сообщил Кузя, пнув пустой пластиковый стакан, оказавшийся на пути.
Илья слыл бабником, не пропускал ни одну более-менее игривую юбку, поэтому остался попрыгать на глазах у девчонок-девятиклашек. Равиль вообще зарекомендовал себя фанатом спорта, мог играть во что угодно и с кем угодно. Он уже был полноценным игроком ночного хоккея – раз в неделю ездил с отцом в клуб и проводил там с 22.00 до часу ночи.
Короче, они так все заигрались, что не заметили, как настал вечер, за окнами – черно, физрук, по прозвищу Ярый, сидел в своем узком кабинете, пил чай и глядел телик. Иногда появлялся на пороге и кричал: «Ребят, закругляйтесь! Мне скоро уходить!» Равиль вопил: «Сан Сёмыч! Еще чуток, а?! Сан Сёмыч!» Ярый безнадежно махал рукой и снова удалялся к телику. А Равиль командовал разгоряченными игроками: «Давай туда! А ты – сюда! Не будь ж…, а?!» Счет был какой-то крутой. Равиль, увидев, что кто-то классно пасовал – все равно: Кузя ли, Илья-придурок или девицы из девятого – восхищенно орал во всю глотку: «Зверюга! Во! Давай, зверюга!»
…Оля остановилась около своего дома, бросила взгляд на окна: кухня – желтый свет, мамина комната – синий, гостиная – черная, без света. На тротуар шлепнулись несколько листьев с клена – он рос как раз под окнами Олиной квартиры.
Кузя сразу понял:
– Чо? На хату причапали?
– Ага, – сказала Оля. – Хочешь… давай в гости.
Она пригласила Кузю машинально, не веря в то, что он согласится. Он посмотрел на окна дома и сказал:
– Пошли.
Сердце Оли вырвалось из груди и полетело над землей. Какое счастье, Кузя увидит, где она живет!.. Это же… это же… Любит или не любит?
Мама не удивилась, увидев Олю с немного встревоженными, блестящими глазами и высокого гибкого Кузю. Он тут же, у порога, начал снимать кеды, сложившись в фигуру «корточки с прогибом, стартовая нога сзади».
– Не надо, Кузя, – сказала мама. – У нас обувь не снимают.
– Ма, он Глеб, – с упреком поправила Оля.
Мама рассмеялась:
– Ой, прости! Я привыкла, ты же все время – Кузя да Кузя.
Кузя все же снял кеды и снисходительно разрешил:
– Зовите меня как хотите! Можно Эдуардом.
Мама хмыкнула неказистой шутке: ах, ясно, мальчик хочет царить и покорять!..
– Добро пожаловать на кухню! Что будем? Гуляш с гречкой? Можно яичницу поджарить с помидорами, сыром, зеленью и колбасой.
– Нет-нет, я люблю чай с рулетиками… Такие, знаете, в пакете, а на пакете сгущенка нарисована…
– Нет, Кузя, ой, прости, Глеб, я не знаю таких рулетиков… Пожалуйста, миндальные пирожные, свежие…
Кузя:
– Благодарю!
Так они просидели час, а может, больше. Кузя пил чай, ел миндальное. Оля тоже пила чай (она показала маме глазами, что поужинает после). Оля не смотрела на Кузю, но все видела, потому что странным образом все ее тело обратилось в слух, зрение и полностью растворилось в атмосфере за столом.
А Кузя непринужденно вел светскую беседу про лицей, одноклассников, про своего дворового приятеля Ваньку, который ходит в секцию самбо. Они по вечерам гуляют по дворам. Как-то Ванька предложил зря не ходить, а «отжать» у пьяного прохожего мобильный. Но Кузя не идиот, все понимает: «отжать» значит встать на тропу преступления.
