Отель, в котором я жил в те недели, что оставался в Месолонгионе, был убогим чуть ли не до вдохновения. Его построили во времена черных полковников и с 1970-х тут ничего не трогали. Я передвинул письменный стол к балконному окну, чтобы видеть море, когда пишу, а телевизор в номере, слава богу, отсутствовал. Полотенца могли поспорить с наждачной бумагой, простыни терзали взгляд своим серым цветом, но их хотя бы меняли каждый день. Я, вопреки всякому здравому смыслу, полюбил это место. Чего еще можно ждать от отеля, в котором ты платишь по двадцать долларов за ночь? Главный плюс сего необыкновенного заведения, где была заселена едва ли десятая часть номеров, состоял в том, что гостей в Рождество не доставали (никакой фоновой музыки с рождественскими песенками, никаких елочных шариков, никаких приторных рождественских гимнов). В вестибюле стояла неплохая модель корабля, подсвеченная лучами прожекторов. Во многих гостиницах такие караваки занимают место рождественской елки.
Проводить Рождество в одиночестве грустно. Я позвонил брату, послушал в трубку, как его дети поют «Джингл Беллз». Мне было так одиноко. Я чуть было не улетел домой, положив конец путешествию. По счастью, Рождество в Греции не затягивается так, как в Англии. Для большинства людей это просто один выходной день, после которого жизнь сразу же возвращается в обычное русло. Вообще-то, мои дни в Месолонгионе оказались достаточно продуктивными: я много написал, постоянно поглядывая на море через грязное окно.
Я уехал из города 31 декабря. И встретил вечер в месте, название которого не хочу здесь упоминать. Канун Нового года ненавижу, даже когда жизнь прекрасна, а тут я попал в такую дыру, где и птицы не поют. Независимо от моего настроения мир мчался навстречу новому году. Прошло несколько дней, и я понял, что тоже достиг поворотного момента в жизни.
Некоторое время спустя, после посещения милого городка Арты, я приехал в Превезу. До отеля добрался поздно, вокруг все уже погрузилось в сон, как и большинство заведений по окончании сезона. Но на следующий день Превеза преобразилась.
Утром меня разбудил продолжительный звон колоколов. А когда он прекратился, зазвучал голос. По громкой связи транслировалась литургия. Я открыл ставни и увидел колокольню против моего окна, а на ее крыше — два огромных старинных громкоговорителя. Стало ясно, что шансы снова уснуть равны нулю, поэтому я оделся, спустился вниз и вышел на площадь.
Войти в церковь было невозможно — сотни людей, которым не удалось пробраться внутрь, стояли на улице и вытягивали шею, пытаясь что-либо разглядеть.
Мне захотелось кофе, и я пошел к морю в поисках кафе. Свернув на узкую улочку, почувствовал, как неожиданно повеяло теплом, и увидел, что море пошло серебряной рябью под лучами солнца. На большей части Греции в это время года уже прошли снегопады, но в маленькой портовой Превезе западный ветер вызвал неожиданное потепление. В Греции говорят: наступили алкионовы
[30]
деньки, и ни один грек не удивляется, если в январе вдруг соблазнительно пахнёт весной; увы, обманчивый аромат может выветриться в мгновение ока.
Ах, какой прекрасный тогда выдался день! Толпа заполонила не только церковь — сотни людей стояли у кромки воды, словно ожидали какого-то важного события. Все постарались хорошо выглядеть к празднику. Некоторые мужчины надели костюмы (хотя многие сняли пиджаки), а женщины принарядились, чтобы произвести впечатление на своих спутников. Только рыбаки, казалось, вели себя как обычно: прямо с лодок продавали улов предыдущего дня.
Наступило 6 января, всеобщий праздник, и в многочисленных кафе вдоль берега свободного столика было не найти. Я спросил у одной пары, можно ли подсесть за их стол, и супруги, слегка поколебавшись, согласились. Заказав кофе, я поинтересовался, что тут происходит.
— Теофания, — сказала женщина так, будто это и ребенку было ясно.
— Как Эпифания? — уточнил я. — Когда пришли волхвы?
— У нас в Греческой православной церкви другой праздник, — ответила она. — Мы считаем, это случилось во время крещения Христа. То было первое Богоявление. И сегодня священник благословляет воду, кидая крест в море. — Увидев мой неподдельный интерес, она продолжила объяснение: — Говорят, что в Рождество собирается всякая нечисть — калликантзарои, которые все переворачивают вверх дном, баламутят. Сегодня мы очищаем от них море, чтобы снова ходить под парусом.
— Море со всем побережьем и островами для нас очень важно, — сентиментально добавил ее муж. — Понимаете, оно у нас в душе.
Я посмотрел в сторону моря и увидел все возрастающую активность на набережной.
— А что сейчас происходит у воды?
— Леонидас вам расскажет, — ответила женщина, рассмеявшись. — Когда он был молод и красив, он участвовал в этой церемонии.
Она ласково погладила его пивной животик.
— Сейчас я бы камнем пошел на дно! — пошутил муж. — Она слишком хорошо готовит, моя жена.
Мне эта пара очень понравилась. Они подходили друг другу, им было легко вместе, и любовь их была жива до сих пор.
Леонидас горел желанием объяснить мне ритуал во всех подробностях. Он оказался адвокатом, а его жена Дора прежде работала учительницей, но уже вышла на пенсию.
— Очень скоро священник бросит крест в море, а те ребята нырнут и попытаются его найти.
— Это что-то вроде религиозного соревнования по плаванию? — спросил я.
— Ну да, — ответил он. — В молодости я в этом участвовал! Один раз. Как и мой школьный друг Георгиос, тогда просто Йоргос.
— Леонидас… стоит ли рассказывать эту историю? — Жена предостерегающе коснулась его руки.
— А почему нет, агапе му, любовь моя? Ведь у нее счастливый конец, как ни крути.
Дора бросила на мужа нежный и вместе с тем печальный взгляд.
— Смотри-ка, матиа му!
[31]
— воскликнул Леонидас. — Вот же он! Ты видишь?
— Да, — ответила она и показала мне на одного человека. — В черной шапке.
Поодаль стоял мужчина, устремивший взгляд в море.
— Бедный старый Йоргос, — вздохнула Дора.
Молодые горожане готовились нырнуть в воду.
Святая вода
