А Сеня добавил:
– И с Эженом ты не встречалась. После его… так сказать, смерти. А в Венецию ездила покататься на гондоле. И крепить связи с Итальянской компартией и местным комсомолом. И походить по ресторанам… А любишь ты только меня. Поняла?
– Поняла, – кивнула Настя. – Я люблю тебя. И еще я люблю… – она сделала паузу.
Сеня напряженно смотрел ей в глаза.
– И еще я люблю – нашего сына, – закончила Настя. – Николеньку.
Арсений
Май 1991 года. СССР, Москва
Однажды вечером Арсению позвонил Ваня Тау, его бывший компаньон по «Катран-меду». Несмотря на бесславную кончину медицинского центра, Арсений поддерживал с Ваней добрые отношения. Время от времени они перезванивались – правда, ни разу после того, как закрылся «Катран-мед», не встречались. Ну а тут Иван вдруг пригласил:
– Приходи завтра вечером ко мне домой. С Настей своей, естественно… Или с кем захочешь… Пировать будем.
– По какому случаю? – поинтересовался Арсений.
– Отвальная.
– Что будем отваливать? – спросил Сеня весело (все последнее время – после того как вернулась из Венеции Настя – у него было великолепное настроение).
– Отваливать будем меня, – усмехнулся в телефоне Тау. – Я уезжаю.
– Далеко? – спросил Арсений, уже предчувствуя, что услышит в ответ.
– Не далеко, а надолго, – в том же псевдолегком тоне ответствовал Тау. – Практически – навсегда.
– На «пэ-эм-жэ», что ли?
– Именно. На него – на постоянное место жительства.
– Ты ж говорил, что мать у тебя русская?
– Ну, у меня есть еще и бабушка… – усмехнулся Тау. – И фамилия…
…Они пошли к Ивану вместе с Настей.
Это был первый их совместный выход в свет после ее возвращения из Венеции.
Уложить Николеньку и присмотреть за ним согласилась соседка. За сына они с Настей не волновались.
Тау проживал в коммуналке на Арбате. Единственная комната, принадлежавшая ему в четырехкомнатной квартире, оказалась загромождена десятками разнокалиберных картонных ящиков.
Вид у комнаты уже был совершенно нежилой.
Окна без занавесок. Мебели нет, в углу раскладушка, на ней – свернутый в рулон матрац.
Посреди комнатухи растянулся длинный стол, уставленный закусками и бутылками. Стол был накрыт разномастными скатертями. Подле него располагались разнокалиберные (очевидно, принесенные соседями по коммуналке) стулья и табуретки.
Такими же разнокалиберными – как стулья, скатерти и посуда – оказались и гости. Немолодая пара фабричного вида соседствовала с рафинированно-интеллигентской четой. Первые супруги (как выяснилось в процессе застолья) были соседями Ивана по квартире; вторые оказались преподавателями из Второго меда. Профессор-хирург и его жена-гинеколог.
Пришли также трое институтских – а может, школьных? – друзей Тау. Было четверо девчонок (одна из них – негритянка!) – со всеми хозяин, похоже, в разные периоды своей жизни спал.
Улучив момент, Арсений спросил у Тау:
– А где твои предки?…
Ваня усмехнулся:
– Они уже там, – и жестом указал на какое-то неопределенно далекое далёко.
Гулянка (или, согласно новому, только что вошедшему в обиход слову, тусовка) шла вроде бы как обычно – как миллион других пьянок. Пили водку и коньяк, закусывали винегретом и оливье, рассказывали анекдоты и приколы… Парни, друзья Ивана, кадрились к девчонкам – однако те оказывали явные знаки внимания Ивану, словно султану в гареме.
Профессор произнес тост за способности Тау и пожелал ему не потеряться, но сделать блистательную карьеру в новой среде. Настя (она сидела напротив Арсения, и он исподволь наблюдал за нею) также была весела и оживлена, много рассказывала – об издательстве и о Венеции – и хохотала чуть ли не громче всех.
Только некой странностью веяло от вечеринки. По голым стенам и общему разору она была похожа на новоселье – да только не было в ней присущей новосельям радости.
Не в советских традициях было праздновать свой отъезд куда-либо. Обычно праздновали, отмечали начало нового отрезка жизни, а не окончание старого. И оттого Арсений не мог избавиться от ощущения, что пиршество чем-то походит на поминки – по еще не умершему человеку. Странное чувство: хозяин молод, жив и здоров, а свидеться с ним снова вряд ли придется. И, словно на поминках, прощались они с Тау, похоже, навсегда…
Ближе к концу вечеринки, когда гости уже затянули заунывные русские песни – и «Ой, цветет калина», и «Ой, мороз, мороз…» – Ваня вызвал Арсения на коммунальную кухню: «поговорить о нашем, о женском».
Прихватили с собой недопитый коньяк. Все табуретки оказались задействованы в пьянке, поэтому друзья просто стояли у кухонного стола, крытого клеенкой. Иван курил, стряхивая пепел в раковину.
– Я тебе один умный вещь скажу, – начал Тау вдруг с псевдогрузинским акцентом. Акцентом он, похоже, маскировал свою очевидную смущенность. – Только ты не обижайся.
– Валяй, – проговорил Арсений.
Он ждал, что речь пойдет об их рухнувшем кооперативе. Что последует разбор ошибок в работе с его, Арсения, стороны…
Но Тау заговорил совсем о другом.
– Знаешь, – начал он, потихоньку убирая акцент, – ко мне месяц назад твоя девчонка приходила…
– Кто?! Настя?!
– Да какая Настя!… – отмахнулся Иван. – Та, другая… Милена которая…
– А-а, – облегченно протянул Арсений.
Он не испытывал ни малейших чувств к Милене. Ему было решительно все равно, чем она занимается. И к кому приходит.
– Ну, приходила – и приходила, – пожал он плечами. – Мне-то что?
– Знаешь, старичок, – осторожно проговорил Тау, – не хочу тебя расстраивать, но она явно пыталась ко мне подкадриться…
Арсений усмехнулся.
– Ты меня не расстроил. Абсолютно не расстроил… Не бери в голову… У меня с ней ничего нет… Да и не было практически.
– Да? Ну и слава богу… Но я на всякий случай повел себя с ней как честный человек…
– Это как? – цинично хмыкнул Арсений. – Оприходовал ее, что ли?
– Да нет, не оприходовал… Послал я ее… Ну, правда, в мягкой и интеллигентной форме…
– Что ж ты не ответил-то на любовь девичью? – спросил Арсений столь же цинично. Правда, в душе у него что-то царапнуло: он, конечно, подозревал, что Милена – девушка легко доступная, но не до такой же степени…
– Ну, старичок, – серьезно ответил Тау, – я, во-первых, не люблю, как в песне поется, отбивать девчонок у друзей своих…
– Она не моя девчонка, – повторил Арсений. – Мне на Милку наплевать. С высокой башни… Моя, как ты выражаешься, девчонка, – Настя. А уж Милку ты вполне мог бы вздрючить. Я б не расстроился…
