– Ну, пойдем, дружище, за наше будущее богатство и выпьем… – хлопнул Арсения по плечу Иван. – Бабки попросишь их перевести мне в западный банк… А сам бери с них наличными…
И они вернулись в комнату, где весь народ – включая негритянку, профессора и Настю – танцевал «быстрый» танец под «Яблоки на снегу»…
…От Тау они с Настей возвращались домой пешком.
Вышли на Калининский проспект.
Настя держала Арсения под руку, прижималась к его плечу. В темноте проспекта загадочно посверкивали ее глаза. Настя была в новых, красивых, купленных в Венеции шмотках – наконец-то в Москве установилась такая погода, что их стало можно надеть. Оттого, что Настя была рядом, Арсений чувствовал себя радостно и покойно.
Проспект Калинина был абсолютно темным. Все учреждения закрыты; магазины, естественно, тоже; из пивного бара «Жигули» выгоняли последних посетителей; фонари горели через два, через три… Посвечивали только фары редких машин, проносившихся мимо, да тускло горели окна жилых небоскребов по правой стороне улицы.
Ни реклам тебе, ни огней, ни ресторанов… Будто и не по центру столицы они шли, в полукилометре от Кремля…
Они углубились в переулки между Калининским и Тверским бульварами. Пересекли Большую Никитскую.
Арсению было хорошо вместе с Настей – даже просто идти молча рядом: по пустынной, полутемной, но весенней Москве…
– Настюш! – окликнул Сеня.
– Ау, – немедленно отозвалась она.
– Давай уедем.
– В смысле?
– Ну, вообще. Как Ванька. Эмигрируем.
– Куда?
– Ну, куда-нибудь.
– Нас что – там, за бугром, кто-то ждет?
– А что, – усмехнулся Арсений, – нас здесь, в Союзе, что-то держит?
– И что мы будем там, за границей, делать? Посуду мыть?
– Н-ну… Поначалу, конечно, посуду… – протянул Арсений.
Он решил пока ничего не говорить Насте о возможной продаже рецепта. О продаже за баснословные деньги. Во-первых, он не хотел лишний раз упоминать имени проклятой Милки, а кроме того, боялся сглазить.
– Н-да, посуду мыть – перспективка невеселая, – проговорила Настя.
– А если у нас с тобой стартовый капитал будет? Где-то эдак тысяч двадцать пять долларов?
– А какая, скажи на милость, разница, – возразила Настя, – двадцать пять тысяч – или посуду мыть? Двадцать пять тысяч, по западным меркам, не так уж и много.
– Все лучше, чем ноль… Но вообще-то, скажи: ведь мы с тобой – ребята талантливые. И ты, и я. Один ведь раз уже пробились. Я в «Катран-меде» кучу денег заработал. Ты в своем издательстве не последний человек…
Они пересекли улицу Алексея Толстого и зашагали по Спиридоньевскому переулку.
– Значит, и второй раз пробьемся… – продолжил Арсений. – Нам всего-то по двадцать шесть лет. Вся жизнь впереди.
– Ужас, – передернула Настя плечами и протянула: – Действительно, мне уже двадцать шесть. Почти старуха… А зачем нам ехать?
– А скучно здесь, в Союзе, – усмехнулся он. – И холодно. И еды нет. И курева… И вообще непонятно, что дальше будет. Может, гражданская война?
– А куда мы поедем?
– Какая разница, куда!… В Америку. Или в Канаду.
– А что, мою квартиру пятикомнатную государству оставим? И твою машину тоже?…
Они неспешно шагали по Спиридоньевскому по направлению к улице Горького.
– Да и хрен бы с ними!… – сделал отстраняющий жест Арсений. – Пусть подавятся!… А мы еще себе денег заработаем… Я куплю себе «кадиляк». А тебе куплю дом – беленький, трехэтажный, как у Скарлетт О'Хары…
– А кто нас выпустит?
– Прорвемся.
– Кстати, Сенечка, насчет «выпустят». Официально мы с тобой друг другу – никто. Чужие люди.
– Ну так давай поженимся, – словно между делом пробормотал Арсений.
Они остановились на пустынном Спиридоньевском. Ни людей, ни машин, ни света в окнах.
– Это что, предложение? – глухо проговорила Настя.
– Да.
– Ох, Сеня, Сеня!… – Она покачала головой. – Уж больно редко ты мне предложения делаешь. И как-то все некстати… По случаю… Как в прошлый раз, в Южнороссийске… Семь лет назад… Помнишь?
– Все помню. – Он приблизился к ней, поцеловал. Она сначала ответила на его поцелуй, потом отстранилась.
– Да ты ведь парень коварный, – сказала со смехом. – Предложение делаешь – а потом не женишься!…
Пахло свежей весенней зеленью и сиренью.
В темноте вдруг проклюнулся соловей – прощебетал робко, пробуя голос. Соловей в самом центре Москвы, надо же.
– Знаешь, – сказал Арсений очень серьезно, – когда ты уходила от меня, я понял… Понял простую вещь… Без тебя мне жизни нет… Мне без тебя было так пусто, одиноко, тяжело… Как в безвоздушном пространстве… Словно воздуха не хватает… Без тебя – и без Николеньки… Знаешь, и правда: давай поженимся…
– Я… я подумаю, – лукаво сказала Настя.
– Подумаю?! Да что же тут думать?! Я ведь люблю тебя!
Ее лицо дрогнуло, но она улыбнулась, потрепала его по волосам.
– Давно ты мне этого не говорил.
– Как это давно?! – изумился он. – Совсем недавно говорил. Когда из Венеции тебя встречал… И еще, потом… – Он смешался. – Как-то раз…
– А если я скажу «да»?
– Завтра же – в загс.
– А если «да», но при этом мы никуда отсюда не уедем?
– Тогда останемся, – пожал он плечами. – Будем здесь, в совдепии, навечно… Навечно – и вместе… В бедности и богатстве, в радости и болезни. Покуда смерть не разлучит нас.
Он говорил так убежденно и так серьезно, что она приблизилась к нему, обняла. Он поцеловал ее. Потом отстранился и, не размыкая объятий, спросил:
– Но почему ты все-таки решила, что мы никуда из Союза не уедем?
Она пожала плечами.
– Я не хочу больше встречаться с Эженом. Никогда!… И с матерью тоже.
– Мир большой, – усмехнулся он. – Уж как-нибудь не встретимся.
– Нет, все равно. – Она упрямо покачала головой. – Пусть уж они там, а мы – здесь.
– Странное решение.
– А у нас в Союзе будет лучше, – убежденно сказала Настя.
– Лучше, чем на Западе?
– Ну, это вряд ли… Нет: лучше, чем сейчас.
– Ты думаешь? – скептически спросил он.
– Да, – убежденно ответила она. – Я уверена. Здесь все только начинается. Начинается самое интересное.
– Да бог с ним, Союзом… Что с моим предложением? – напомнил Арсений. – Каков ответ?
