Художник Н.В. Неврев величал Павла Михайловича «архиереем»128.
М.В. Нестеров называет П.М. Третьякова «московским молчальником» и пишет: «... молчаливый, скромный, как бы одинокий, без какой-либо аффектации он делал свое дело: оно было потребностью его сердца, гражданского сознания»129.
Н.А. Мудрогель замечает: «Я в жизни своей мало видел людей таких молчаливых, как он»130.
Наконец, В.Д. Поленов, отмечая «внешнюю мягкость и скромность» Павла Михайловича, в то же время превозносит его «гражданскую мощь»131. По мнению художника, Третьяков был «гражданином в высоком смысле этого слова»132.
Список высказываний подобного рода можно продолжать до бесконечности.
Скромность, застенчивость, молчаливость, задумчивость, гражданственность, патриотизм... В литературе именно эти черты закрепились за П.М. Третьяковым, стали «каноническими ». Или, вернее, превратились в своеобразное клише, по которому пишется раз и навсегда предзаданный образ крупнейшего русского купца-мецената. Но... они являются всего-навсего расширенным описанием его внешности. Они заставляют забыть о том, что Третьяков — обычный человек с присущими ему слабостями, недостатками, скрытыми достоинствами и богатым внутренним миром. Если сфокусировать внимание только на перечисленных особенностях характера, появляется опасность вечно «скользить по поверхности», так никогда и не углубившись во внутренний мир П.М. Третьякова. Иными словами, — написать с него еще один портрет-фотографию. Портрет человека абсолютно бесстрастного, не имеющего личных предпочтений, едва ли не лишенного эмоций, а лишь стремящегося, как бездушная машина, к выполнению известной ему великой цели.
Разумеется, портрет этот для многих исследователей привлекателен. Прежде всего потому, что он прост и понятен. Это сумма очевидного. Нечто наподобие списка предметов, лежащих на письменном столе: чернильный прибор, пресс-папье, стопка бумаги и т.д. ... Ведь набор внешностных проявлений Третьякова у разных мемуаристов зачастую совпадает: качества, лежавшие на поверхности душевного мира Павла Михайловича, были доступны для обозрения многим. В то время как подлинная суть его души скрыта от большинства зрителей: мир внутренних переживаний Третьякова можно увидеть лишь случайно. Он ненадолго прорывался наружу в словах, жестах, действиях — словом, в отголосках, в тенях, отброшенных костром, который пылает в недрах холодной пещеры. Тем не менее их нужно, их совершенно необходимо учесть. Следует отбросить соблазн коллекционирования очевидного и... заглянуть в те ящики «письменного стола», которые его владелец не стремился демонстрировать. Тот портрет Третьякова, который раз за разом рисуется разными авторами, противоречив по сути своей: как может в одном лице сочетаться гражданская мощь с человеческой мягкостью и застенчивостью? Что заставляет скромного человека заниматься делом колоссального размаха?
Каким образом молчаливый, «конфузливый » человек умел общаться чуть ли не со всеми известными людьми своего времени и заслужить их уважение?
Чтобы понять, каков был Третьяков — живой человек, надо, насколько это возможно, оставить в стороне «внешность» его души и перейти к поиску ее глубинной составляющей.
Прежде всего П.М. Третьяков был человеком глубокого ума и величайшей силы воли. Сочетание этих двух качеств позволяло ему направлять свою деятельность в то русло, которое представлялось оптимальным, иначе говоря — на которое у него доставало сил, знаний и талантов. Первое свойство натуры Павла Михайловича безусловно признавали его современники — как друзья, так и недоброжелатели. Это, так сказать, общее место, никем никогда не опровергнутое. К примеру, «человеком высокого интеллекта» называет Третьякова художник М.В. Нестеров133. Что же касается второго свойства, то оно следует уже из одной только картины жизненных деяний Павла Михайловича: Третьяков-коммерсант был прижимист, энергичен, вел дела с предельным прагматизмом (о торговой деятельности П.М. Третьякова будет рассказано в соответствующей главе); Третьяков-галерист осуществлял свою мечту последовательно на протяжении нескольких десятилетий, не отступая, не сбиваясь на иные увлечения и не размениваясь на мелочи.
Сам Третьяков так говорил о себе в 1852 году: «Я имею странный характер и если что предположу, — стараюсь исполнить »134. Павел Михайлович принадлежал к числу тех людей, которые очень рано понимают, чего они хотят добиться, — и всю жизнь, шаг за шагом, упорно стремятся к заветной цели. Упорство их — высшего порядка: ими движет ощущение правильности, когда они делают свое дело, а лишь только отступят от него в сторону — их души корежит от пустой потери драгоценного времени. Такие люди обычно тихи во внешних проявлениях, но обладают твердой волей. Они не желают доказывать кому- либо собственную правоту с помощью слов. Зачем? Рано или поздно дела их скажут сами за себя. Тем более что трудятся они не покладая рук...
Еще одна характерная черта П.М. Третьякова, которая наряду с первыми двумя образует базовый слой его личности, — это крайняя сдержанность, граничащая с замкнутостью. Это нелюбовь выставлять чувства и эмоции напоказ.
Эмоциональный мир духовно богатого человека — вещь совершенная и в то же время очень хрупкая. Она не должна выноситься на всеобщее обозрение, не должна подвергаться риску быть разбитой — если, конечно, ее хозяин обладает хоть каплей предусмотрительности. Какие бы страсти ни бушевали у Третьякова в душе, он никогда не демонстрировал своих чувств окружающим. Это — один из его главнейших жизненных принципов. Павел Михайлович был невероятно, исключительно скрытен, но вовсе не потому, что ему было что скрывать. Он совершенно справедливо считал: ни к чему «вываливать» на людей то, что творится у тебя внутри. Третьяков старался не лезть в чужую жизнь, зная, как это бывает неприятно и даже больно, — и, надо полагать, ожидал ответной любезности: чтобы никто не старался заглянуть в его собственный мир, в его интимнейшие переживания.
Сдержанность Третьякова видна в его словах и поступках.
Она находит отражение в его переписке с широким кругом лиц. Подробно обсуждая торговые и художественные дела, о себе меценат пишет редко и мало. В письмах к знакомым Павел Михайлович никогда не жалуется на судьбу, какие бы неприятности ни происходили в его семье, а лишь оповещает корреспондентов о случившемся парой скупых фраз. Так, о перенесшей инсульт супруге он пишет В.В. Верещагину: «Вера Николаевна... по болезни уезжала за границу на три месяца, теперь ей лучше, но нервная система все еще не совсем в порядке»135. Уважая и ценя художника, Третьяков в этом случае, как и во многих других, не пожелал раскрыть ему всю тяжесть семейного положения. Точно так же, тяжело и внезапно заболев в конце жизни, в письме к жене «Павел Михайлович придал этой болезни, которая так напугала всех, характер незначительного заболевания. Он писал: “Со мной это время произошел казус: по возвращении из Костромы, через день начались опухоли губ, глаз, ног и рук... выразилось крапивной лихорадкой; должно быть, застудил начинавшийся насморк, теперь все прошло и чувствую себя очень хорошо”. Конечно, это было не совсем так », — резюмирует А.П. Боткина. М.В. Нестеров писал о Павле Михайловиче: «... мы видели его иногда на годичных актах в училище, среди других почетных членов. Он и там был... ровный со всеми»136. Сдержанность плотным коконом укутывала все, что происходило у Третьякова в душе.
