Куда срочнее химическим войскам требовалось, чтобы в PSAC подготовили серьезный анализ инкапаситанта BZ, по поводу которого военные были полны энтузиазма. Добровольцы, подвергавшиеся его воздействию, некоторое время вели себя как зомби, а никакого долговременного эффекта замечено не было. Могло ли это средство позволить выигрывать сражения, не убивая вражеских солдат? Однако не будут ли одурманенные этим средством люди в условиях сильной жары умирать от обезвоживания? Еще большее беспокойство вызывало то, что добровольцы, подвергшиеся воздействию BZ, поначалу испытывали галлюцинации, сходные с теми, что вызывает ЛСД. Поэтому ни Кори, ни я не считали BZ разумной мерой борьбы с Вьетконгом.
Вечером перед моим первым визитом в Форт-Детрик, центр, руководивший разработками биологического оружия, я заехал в Вашингтон ради своего отложенного ужина с Дианой де Be. Мы поужинали в ресторане Jockey Club при гостинице Fairfax возле Дюпон-серкл. Это было заведение, самое что ни на есть подходящее для того, чтобы увидеть руководителей компаний и политиков или чтобы они увидели вас, и в часы ужина здесь сложно было отыскать людей малозначительных. Диана, судя по всему, не собиралась никого видеть, потому что не взяла очков, без которых видела только мое лицо. Она уже входила в состав джорджтаунской команды "Новых рубежей" и избегала разговоров о Кеннеди, предпочитая говорить о выходных, которые она провела недавно вместе с министром финансов Дугласом Диллоном и его женой Филлис.
Представитель власти совсем другого рода встретил меня, когда я впервые пришел в офицерский клуб Форт-Детрика. Это был гражданский научный директор программы Райли Хаусрайт, выросший в Техасе. Давно связанный с разработками биологического оружия, он стал работать на армию сразу после того, как получил доктора философии в Чикагском университете. За обедом Райли сказал мне, что считает свою детрикскую программу прискорбной государственной необходимостью. Позже мы в сопровождении нескольких военных осмотрели огромный детрикский комплекс. Мне показали множество разнообразных конструкций бомб для распыления биологических агентов, а потом одели меня в защитную одежду и провели в большое, похожее на фабрику здание, где размещались огромные емкости для выращивания опасных болезнетворных организмов. Затем мы вернулись в центр на инструктаж, посвященный двум многообещающим биологическим инкапаситантам — вирусу венесуэльского энцефаломиелита лошадей (ВЭЛ) и стафилококковому энтеротоксину.
С первым из них (ВЭЛ) удалось продвинуться в сторону возможности боевого применения намного дальше, чем со вторым. Хотя ВЭЛ обычно переносится комарами, ученые из Детрика показали, что животных можно также заражать им с помощью аэрозольных облаков. В такой форме он с большой вероятностью был способен заражать также людей. Хотя мне говорили, что у взрослых ВЭЛ-инфекция обычно проходит, не оставляя долговременных повреждений мозга, иногда этот вызывающий лихорадку вирус приводит к смерти самых молодых или самых старых. На мой взгляд, о применении его во Вьетнаме или, если уж на то пошло, где бы то ни было еще и речи быть не могло. Форсирование программы по стафилококковому энтеротоксину, напротив, представлялось мне многообещающим. Он вызывал непрерывную рвоту в течение суток, что, конечно, могло испортить церковный пикник или любое другое подобное мероприятие, но случаев смертельного исхода, вызванного этой инфекцией, известно не было. Перед самым отъездом я сказал Райли, что меня удивило, как мало нашей стороне известно о токсине сибирской язвы, несмотря на постоянно проскальзывающую в печати озабоченность по поводу его смертоносных свойств. Не могли ли на его основе без труда создать оружие, которое стали бы без предупреждения применять против ни в чем не повинного гражданского населения?
Тогда я формально находился в Гарварде в годичном отпуске, собираясь получить стипендию приглашенного сотрудника в Колледже Черчилля в Кембридже. Планируя ознакомиться там с работой совершенно новой Лаборатории молекулярной биологии (ЛМБ) Медицинского исследовательского совета, я еще не предвидел моих новых обязанностей, связанных с PSAC. В ЛМБ я собирался начать работу с РНК-содержащими фагами, которых открыли годом раньше в Рокфеллеровском университете Нортон Зиндер и его аспирант Тим Лёб. Лёб не хотел посылать образцы своего фага h потенциальным конкурентам до завершения экспериментальной части своей диссертации. В течение следующего года были открыты еще несколько РНК-содержащих фагов, одного из которых, R17, Сидни Бреннеру уже удалось раздобыть. Приехав в его лабораторию в ЛМБ, я собирался получить очищенные образцы R17, что было бы первым шагом на пути исследования его короткой одноцепочечной РНК, в которой было, судя по всему, меньше четырех тысяч нуклеотидов. Такие молекулы могли дать превосходные матричные РНК для исследований синтеза белка in vitro (в среде без клеток). В конце марта я приехал в Кембридж, где ко мне присоединилась Нина Гордон, за год до этого работавшая над диссертацией у меня в лаборатории. Теперь ей хотелось быть в Европе, поближе к ее молодому человеку Джино Сердже, физику-теоретику из Италии, работавшему в то время в Женеве. К нашему с Ниной огорчению, эксперименты с фагом R17 в ближайшие два месяца застряли из-за загрязнения культур клеток Е. coli более обычными ДНК-содержащими фагами. Работу с фагом R17 удалось по-настоящему начать только в первой половине июня, когда я вернулся в Гарвард, где мог подключить к этому занятию своих студентов.
Еще находясь в Англии, я надеялся больше узнать о сибирской язве, посетив сверхсекретную британскую лабораторию в Портон-Дауне в окрестностях Солсбери, где занимались работами, связанными с биологическим оружием. Но оказалось, что с программой по изучению сибирской язвы там продвинулись не дальше, чем в Форт-Детрике. В 1942 году в Великобритании вели активные исследования сибирской язвы на небольшом островке у берегов Шотландии, но нынешний руководитель программы, Дэвид Хендерсон, не хотел продолжать тратить деньги на оружие, которое, по его мнению, могло разрушить моральный авторитет британского правительства. Когда я на некоторое время вновь вернулся в Детрик, меня подробнее проинструктировали о программе по пирикуляриозу риса — болезни риса, вызываемой патогенным грибком, о которой я узнал в свой прошлый визит. В то время как генетики в других учреждениях работали над выведением новых сортов риса, устойчивых к пирикуляриозу, в Детрике задачей было выведение сортов возбудителя пирикуляриоза, подходящих для уничтожения риса в Северном Вьетнаме. В Детрике вполне можно было разводить этот возбудитель в немалых количествах, но оставалось неясным, каким образом внедрять его на поля. Использование вертолетов считали совершенно нереальным, потому что ни у одного имевшегося на вооружении американской армии вертолета не было радаров, которые позволили бы осуществлять ночные рейды для распыления патогена над рисовыми полями в дельте Красной реки. Впоследствии один офицер военно-воздушных сил сообщил мне об остававшемся под секретом прижимающемся к земле бомбардировщике, управляемом с помощью радаров, который проходил тогда испытания в окрестностях Далласа.
Вероятно, только благодаря бюрократическому недоразумению меня допустили в центр специального проекта Форг-Детрика, где осуществляли часть его программы, которую я увидел лишь однажды. В этом центре ученые работали не на Министерство обороны, а на ЦРУ, разрабатывая яды для политических убийств. В числе прочих ядов, над применением которых они трудились, был токсин рыбы фугу. Однако синтез этого токсина оказался задачей, достойной лучших химиков-органиков, поэтому сотрудники Детрика привлекли для этой цели Боба Вудворда из Гарварда. Где-то в недрах их ничем не примечательного серого здания, судя по всему, хранился яд, который Бобби Кеннеди впоследствии надеялся подсунуть Фиделю Кастро.
