— Какая же вы мать?!
Ужасная, мысленно отвечаю я и на ходу спрыгиваю с сиденья. Шатаясь, иду подальше от качелей. То ли от напряжения, то ли от шока руки и ноги трясутся, а сердце готовится выпрыгнуть из груди.
— Чего-то вы в жизни не понимаете! — кричит мне вдогонку мужчина.
Я замедляю шаг, стараясь отдышаться. Сознание цепляется за последнюю фразу, а из груди вырывается горький смех. Кое-что я все-таки поняла: папа побоялся оставить машину без присмотра и устроил скандал, чтобы занять ближайшие к парковке качели. Ну что, так мне и надо! Пора бы научиться отстаивать свои права. Из-за клуш вроде меня скандалисты остаются безнаказанными. И убийца Кати останется на свободе. А все потому, что я убежала, даже не попытавшись выяснить, что произошло. Но разве я должна этим заниматься? Для чего тогда существуют полицейские? Они найдут виновного. Главное, я не убивала Катю. Разве не так? В дом пробрался заезжий маньяк и убил ребенка. Полицейские обязательно его поймают, когда он попытается совершить очередное преступление, а я окажусь вне подозрений. Все образуется, надо только подождать.
Прогуливаюсь по дорожке, стараясь не замечать играющих рядом детей. От одного взгляда на них к горлу подступает ком. Кого я пытаюсь обмануть? Такие дела сами собой не раскрываются. У полиции уже есть одна подозреваемая, зачем им искать кого-то еще? Даже я сомневаюсь в собственной невиновности. Ем мороженое, гуляю в парке, катаюсь на качелях — чем еще я попытаюсь себя занять? О каких удовольствиях можно думать, когда Катя лежит на холодном столе патологоанатома с разбитой головой? Но разве я могу ей помочь? Теперь от меня ничего не зависит. Надо быть с собой честной: я понятия не имею, что делать дальше.
За моей спиной раздаются странные шаркающие звуки. Только их мне и не хватало, что бы они ни означали. Я ускоряю шаг, но звук не отдаляется, а даже, наоборот, становится ближе и уходит вбок. Поворачиваю голову направо и встречаюсь взглядом с белокурой девочкой лет семи. Она старательно перебирает ножками, обутыми в роликовые коньки из розового пластика. То ли девочка делает что-то не так, то ли пластиковое чудо не предназначено для езды. Колеса на роликах не крутятся, а ребенок, вместо того чтобы ехать, бежит за мной на коньках.
— Привет! — улыбка до ушей, девочка заглядывает мне в глаза.
Я замедляю шаг, давая ей отдышаться, и здороваюсь в ответ.
— Давай знакомиться! — не переставая улыбаться, звонким голосом говорит она. — Меня зовут Наташа, а тебя?
Эти слова она произносит скороговоркой. Видно, в последнее время девочке часто приходилось знакомиться. Наверное, она ходит в подготовительный класс.
— Дина, — по привычке отвечаю я и тут же жалею, что назвала свое настоящее имя. Оно довольно редкое, и, если мать девочки слышала об убийстве Кати, она может что-то заподозрить. Надо быстрее отвязаться от ребенка и уйти. Только куда?
— А я в этом году пойду в первый класс!
— Поздравляю. Собираешься стать отличницей?
— Нет, хочу быть хорошисткой. Мама говорит, что все отличницы — зануды. А ты, наверно, училась в школе на одни пятерки?
— Да, — киваю я. — Спасибо за комплимент.
Девочка, не замечая подвоха, улыбается в ответ.
— Не за что! Ты умеешь кататься на роликах?
— Нет, — качаю головой, ускоряя шаг.
— А танцевать?
— Не умею.
— А я умею, и кататься, и танцевать! Смотри!
Она обгоняет меня и, двигаясь спиной вперед, машет руками. Я снова замедляю шаг и наблюдаю, как танец переходит в феерическое падение. Вовремя успеваю протянуть руки и поймать Наташу. Она хохочет, размахивая руками и ногами. Я ставлю ее на асфальт и улыбаюсь в ответ. Видимо, моей улыбки Наташе недостаточно. Отряхивая штанишки, она спрашивает:
— Почему ты такая грустная?
Я пожимаю плечами. Как объяснить ребенку, что сегодня утром погибла моя падчерица, а я, скорее всего, виновата в ее смерти? Говорю первую ерунду, которая приходит в голову:
— Не знаю, чем заняться.
— Спроси у мамы!
— Что?
— Если я не знаю, что мне делать, всегда спрашиваю у мамы.
— Ты права! — наклоняюсь к Наташе и обнимаю ее за плечи. — Спасибо!
Я отпускаю девочку и бегу к выходу. Мне вслед несется Наташин смех. Понятия не имею, что делать дальше, но теперь точно знаю, куда пойти. Мне некуда торопиться, но я все равно продолжаю бежать всю дорогу до кладбища, спотыкаясь о камни и застревая каблуками в земле. Благо, путь пролегает по безлюдным переулкам. В лабиринте оград и памятников без труда нахожу могилы родителей, несмотря на то, что давно здесь не была и обычно плохо ориентируюсь в пространстве. Наверно, близкие люди сами подводят меня к нужной тропинке и подсказывают, куда свернуть. Но стоит оказаться на месте, как воодушевление испаряется. Молча стою возле могилок и рассматриваю фотографии. На глаза наворачиваются слезы. Я плачу не только по умершим родителям, но и по тем дням, когда работала в библиотеке и копила деньги им на памятники. Мне приходилось тяжело, зато будущее представлялось счастливым. Теперь кажется, что лучшее уже позади.
— Мамочка, папочка! — всхлипываю я. — Простите меня за то, что не оправдала ваших надежд. Вы всегда говорили: «Стоит только захотеть, и ты всего добьешься», но жизнь сложилась по-другому. Я выросла другой, слабой.
Меня ослепляет солнечный лучик. Слезы, стоявшие до сих пор в глазах, стекают по щекам. Я вытираю их тыльной стороной ладони, свет снова бьет в глаза, но мгновение спустя мне удается различить источник. Это не солнечный луч, а фары полицейской машины. Что она здесь делает? Какая же я дура! Могла бы догадаться, что на могиле родителей меня будут искать. Как теперь поступить? Убежать я уже не успею, а спрятаться негде. Пригибаюсь и, касаясь руками земли, перебираюсь на соседнюю могилу. Машина останавливается, передние двери открываются, но полицейские не спешат выходить. Похоже, они что-то ищут в бардачке. Я пользуюсь моментом и переползаю на следующую могилу. Похороненного здесь человека не балуют вниманием — надгробие изгадили птицы, искусственные цветы поблекли, затерявшись в переросшей ограду траве. Если сесть на корточки за памятником и пригнуться, можно остаться незамеченной.
Двое полицейских, громко переговариваясь, переходят от могилы к могиле. Они читают вслух надписи на памятниках. К моменту, когда стражи порядка находят могилу моих родителей, каждый из них замечает по паре знакомых фамилий. Один из полицейских принимается рассказывать историю семьи, похороненной в соседнем ряду, начиная со времен царя Гороха. Лучше бы они думали об убийстве Кати, тогда бы мне не пришлось, скрючившись в три погибели, прижиматься к памятнику незнакомого покойника.
— Что я тебе г-говорил? — наконец меняет тему второй полицейский. — Никого здесь н-нет. Д-дураку ясно, что на кладбище з-засада. Думаешь, эта Паукова — з-законченная идиотка?
