Находясь в Иркутске, я разослал слезные просьбы всем пользователям каучсерфинга, которые нашлись в радиусе десяти километров вокруг Улан-Батора, и все были отклонены и проигнорированы. Тогда я прошелся по всем знакомым из Бурятии, которые часто ездили через границу в командировки, и через шесть рукопожатий мне выдали контакты людей то ли из гестхауза, то ли из квартирохостела, которые, возможно, могли согласиться приютить проходимца на ночь в обмен на никому не известные услуги. До нечитабельного адреса, выведенного на монгольском, по плану надо было добраться ночью. Чтобы темнота увереннее проскакивала мимо окна, я попросил водителя поставить плеер в автомагнитолу. Из колонок заревела Fox and The Law — Easy Rider, а мы стали подлетать на ударных инструментах и асфальтовых камушках. Я мчал с каким-то монголом по какой-то пустыне чрез какую-то тьму, и если бы даже мы никуда не доехали, сам факт этого был уже обалденным.
Музыка кончилась, как и отсутствие желания спать. Я задремал, а проснулся тогда, когда машина свернула на грунтовку и стала тщательно раскидывать вещи и меня по салону из стороны в сторону. Так мы ехали минут двадцать, и было похоже, что мы — каша, которую размешивают в кастрюле. В конце концов мы остановились рядом с той штукой, которой должен обладать каждый монгольский землепроходец вроде меня — юртой. Водитель жестом большой руки велел постоять у входа, а сам зашел внутрь — видимо, решать великие дела. За время его отсутствия фантазии родили исход событий, в котором я ставлю палатку где-нибудь в углу забора рядом с этой постройкой, ночью превращаюсь в кусок ледышки, а наутро меня отдают на завтрак поджавшим хвост собакам, которые не ели с того года. Но непрямоугольный монгол появился в прямоугольной двери с улыбкой. Из прохода лилась такая же пустота, которая лежала у трассы. Водитель хлопнул меня по плечу и скрылся в окружающей темноте. Я вытер ноги о землю и ступил вперед. Юрта тут же наградила меня ударом в лоб, намекая, что здесь принято сгибаться вдвое. Повинуясь ей, я все-таки пробился внутрь.
Юрта была веселой — ярко-розовой, сверху похожая на сдутый воздушный шар без кабины. Освещение ограничивалось тусклой лампой, неохотно пускающей потоки света на внутренние убранства, включающие: шкаф для вещей, он же для посуды и еды; два стула; стол, размером меньше стула; телевизор, размером меньше стола; белый холодильник; черный таз; разноцветные иконы; одноцветную кровать; скамейку с восседавшим на ней человеком. Судя по оранжевому одеянию и широкой улыбке, он был служителем храма. Все остальные члены семьи — две женщины и девочка — посапывали в разных частях кровати. Хозяин без лишних слов предложил мне спать. Это было лучшее предложение, которое он мог сделать, и оно было немедля согласовано. «Сайн нойрсоорой» — сообщил мой рот этому небольшому пространству, хозяин которого улыбнулся так широко, что это было скорее не видно, а слышно. В трех свитерах, куртке и спальнике я задремал на краю кровати, присоединяясь к оркестру сопящих монгольских носов, и в этой пустой ночи нас объединяло одно: все мы были кочевниками, нашедшими приют на время, кто-то более долгое, кто-то менее, но все равно — на время.
Байкал — это другая планета. Я прозрел тысячу раз.
Глава 22. Что делать, когда надоело трясти костями
Подъем был уверенный — монгол без лишних почестей крепко толкнул меня в плечо и сел на скамейку. Через пять секунд я вылез из спальника, готовый рваться в бой. Сражаться предстояло с тарелкой бууз — здоровенных монгольских пельменей, которые хозяйка заправила немыслимо острым соусом, таким же, как и жизнь в этой юрте. Часы натикали полседьмого утра, неприлично позднее время для работящих людей. После плотного завтрака настало время игр: дочка хозяев, юркая девочка лет семи, тыкала в меня пальцем и тут же залезала за все встретившиеся ей преграды, ассортимент которых был невелик. В свою очередь неизвестный белый мистер должен был с неподдельным удивлением ее найти. Я выражал грандиозное непонимание, куда могла деться прекрасная монголка с хлопающими глазами, которая выискивалась по всей, если так можно выразиться, квартире путем заглядывания в каждый попавшийся угол — кроме того, где она сидела. Действо сопровождалось гаканьем и улюлюканьем всей монгольской семьи. Они хлопали ладошами по столу, друг по другу и по всем найденным приборам, например, белому холодильнику и черному тазу. Когда веселье хозяина дошло до предела, он неизвестным звериным способом, возможно, при помощи телефона, вызвал водителя синей «Хонды». Мы все вместе вышли на улицу — и я раздосадовался, почему сделали это так поздно. По одну сторону юрты выросли небольшие лысые горы, по другую осушилась пустыня. Рядом же с ней устроилось стадо баранов, яков и табун лошадей. Было видно, сколь сильную страсть монголы питали к обширной территории — вокруг маленькой юрты раскинулся неприлично широкий и далекий забор. Каждая клетка окружающего пространства была пропитана духом необъятной свободы, бесцельно скитающимся по этим краям всю свою бесконечную жизнь.
На водителя мои восторженные ахи не произвели сильного эффекта, и он легко закинул двадцатикилограммовый рюкзак на заднее сиденье, будто смахнул муху с коровы. Обрадовавшись, что путь в Улан-Батор продолжается, я запрыгнул на привычное место и прислонил ладонь к окну. Вся семья плечом к плечу стояла у входа в юрту и махала мне вслед. В этом было что-то теплое, настоящее, человеческое: хоть мы не понимали языков друг друга, языки тела понимали нас за нас.
Попа моя прыгала по машине, передвигаясь по уже знакомым траекториям, только теперь на свет предстали виновники этого танца — здоровенные кочки и валуны на бездорожье. Почему непристегнутый водитель сидел в совершенном спокойствии, а я наяривал по всему салону уже третий круг, для меня было загадкой. Спустя минут пятнадцать мы выехали на асфальтированную дорогу, пейзаж вокруг которой мало отличался от приграничного, за исключением отсутствия домов и заборов. Мы ревели через пустынный край, шпарило солнце, нас караулили редкие сухие деревья и лошади, поднимающие голову на звук машины, словно на пришельцев. Все это намекало, что жизнь внутри и снаружи еще бурлила, а что могло быть лучше в этот не по-монгольски благодатный денек? Страна стала казаться не такой уж опасной.
Внезапно водитель остановился, раскрыл заднюю дверь, с одинаковой плавностью выкинул на обочину меня и рюкзак и широко улыбнулся. Он поднял меня, сжал и, отдав «чао», словно актер, поднимающийся к трапу самолета, удалился. Я еще долго мог с упоением рассматривать траекторию его направления обратно, на север — видимо, в сторону его работы, — но от этого пологая грунтовка становилась только более отвратной. Когда точка растворилась в горизонте, больше никаких машин не осталось.
Я стоял один на один со своим рюкзаком посередине ничего. Куда ни плюнь — пустыня. Можно идти двадцать километров вперед — пейзаж не сдвинется ни на метр. Можно рыдать, шептать, орать — никто не услышит. Орлы в вышине не летают, кони по горам не скачут. Нас было четверо — дорога, ветер, я и мой страх. Дорога убегала подальше от этих мест за горизонт, чтобы не сойти с ума. Ветер стрелой пролетал за соседнюю гору. Страх удирал от макушки в пятки. Мне уходить было некуда.
