— Как думаешь, если я тебе сейчас скажу, что последние три дня грежу твоими глазами, с жадностью хватаю каждое слово и больше хожу в столовую не чтобы есть, а подглядывать за тобой, это пойдет тебе на пользу? Если буду заваливать комплиментами, то стану ли нравиться больше?
— В меру — да. Любой человек — эгоист. И когда его эго облизывают, он тает в удовольствиях и автоматически крутит головой в сторону атакующего. «О, да он говорит, что я классная! Сечет, по ходу, он тоже ничего!»
Я провел тыльной стороной руки по ее гладкой коленке, она взамен закинула ее на мою ногу. Последний раз я целовался в спортивном лагере, когда мне было девять. Классе в третьем и пятом многие девочки признавались в симпатиях, но я считал их недостойными — зачем тратить время, если мы все равно не будем жениться? После этого отгородил себя от тесных контактов с длинноволосыми, либо, что скорее всего, они отгородились от меня, и до одиннадцатого класса стеснялся отпирать душу. Сейчас впервые нос скользил по щеке девушки, которая еженощно снилась мне, и я усиленно гладил ее волосы, чтобы потянуть время как можно дольше. Сам был без понятия, как надо правильно целоваться, и стал наяривать у себя языком во рту, облизывая нёбо с внутренней стороны, чтобы потренироваться. «Блин, надо сразу рот открывать или сначала дотрагиваться до ее губ? А язык пихать меж зубов и там вращать или начать соприкасаться с ее языком между ртами? Это что ж, мои слюни будут ее слюнями!» Мы говорили о том, как правильно нравиться друг другу, а я при этом усиленно дергал нижней частью лица, пытаясь симулировать внутри себя поцелуй, и со стороны казалось, что дышу как жаба. С каждой секундой я хотел распахнуть ей себя все больше, и делать это было все страшнее. «Знаешь, иногда идешь по деревянному мосту, и опаснее всего наступить на последнюю доску», — еле слышно вымолвил я. Она улыбнулась, и я добавил: «Особенно если вместо нее пропасть». Я уверенно заглянул ей в глаза, быстро добрался лицом до ее губ и горячо поцеловал. Это было скорее похоже на падение в бурлящее жерло вулкана, на растворение в пене океана по всему земному шару, шаг на ту самую доску, вместо которой чернела пропасть. Как только наши языки коснулись, по моему телу прошла дрожь, а она отпрянула. «Давай пока не будем», — с гулом упало в мой живот, и она обняла меня за шею. Я улыбнулся и расправил грудь, а внутри сжался до размеров мизинца, как обычно и делают парни. Мы обнимались и болтали под звездным небом, пока оно не стало светиться брызгами солнца, подкравшегося к горизонту, после чего я проводил ее до бочки и лег в свою кровать. Моя сущность стала пульсацией, сгустком силы, и было неясно, почему у этих мощей такое маленькое тело. Как же она была хороша! Я утопал в ее голосе и взмахах рук, опытных мыслях и гордости. Немедленно меня поглотили фантазии, где мы ловили волжские дни и ночи напролет, а по возвращении она валялась в моих объятиях на Воробьевых горах. На этом я и уснул.
Глава 42. Как испортить книгу ванилькой
До обеда я пролежал на кровати, боясь спугнуть сладостное ощущение чуть выше живота. Чтобы пережить ночь вновь, я в подробностях вывалил ее подробности другу Саше. «Дева твоя таксе, но за решительность хвалю. Тащи ее сегодня на танцы подле веранды».
Вечером я зашел в ее бочку, и вместо танцев мы отправились в лес, покрытый мхом и наполненный карканьем ворон.
— Я думала о нас всю ночь. Понимаешь, мы с подругами приехали сюда отдыхать от неуспешных отношений. Мне уже удалось обжечься, и повторять это совершенно не хочется. Ты знаешь, что все эти обнимания на скамейках — фигня по сравнению с половым актом? Здесь мне надо проветриться, погулять, а тут такое — ты предлагаешь серьезную любовь. Давай забудем все, что было ночью.
— Как, обнимания — фигня? Это было лучшее, что произошло со мной за год! Какие еще неуспешные отношения? Никто никого жечь не будет, а любовь — это такое полуприкрытие, серьезными намерениями не пахло.
Мир на глазах трескался по швам. Она настояла на своем. Я упал посреди пляжа и проспал пять часов, пока не проснулся от холодной дрожи в суставах.
Поначалу я пытался есть в столовой, но идея оказалась провальной. За три дня я съел четыре помидора и задремал на пару часов, остальное время проваливался в паутины горечи. Казалось, я мог питаться только от энергии чувств, которые никому не были нужны. Смысл жизни, в мгновение сконцентрировавшийся на одном человеке, исчез.
Чтобы забыться, однажды утром я решил помочь своему товарищу в развитии его личной жизни. Затея заключалась в создании венка из желтых цветов, растущих на воде рядом с соседними островами, и торжественная презентация оного его избраннице. Несколько часов он греб, а я срывал цветы и плел из них украшение на голову. Мы высадились на берег, и за обедом он сообщил, что очень признателен за помощь, а сейчас мне нужно убираться, ибо он закрывается в той самой бочке 40б с девушкой, с которой гуляет уже пять дней. И тут все стало ясно. Вот почему она рассталась со мной после той ночи! Конечно, ему было двадцать один, он учился на престижном факультете и приехал на собственной машине. Так это, выходит, я помогал ему добиться ее! Я снова ударился в печаль, пока через пару часов не увидел разорванный венок, валяющийся в помойке. Боря уехал, а через день у нее появился другой парень, с которым она целовалась возле меня. Я забывался за ночными песнопениями и улыбками других девушек, но сердце не переставало скрипеть. Каждый вечер я унылый падал на подушку и шептал ей свои признания.
Человек не меняется. Переберись он в Караганду, Бали или Нью-Йорк — начинка окажется той же. Однако настоящему русскому положено сбегать от печальной жизни в более вкусные места. И как истинный русский я решил сбежать от проблем в Санкт-Петербург, причем добраться туда автостопом. Никогда доселе подобным способом ни я, ни мои знакомые не передвигались, это казалось чем-то запретным и опасным, практически наравне со смертью. План был таков — я собираю паспорт и теплые вещи в рюкзак, автостоплю до Питера, отмокаю три дня, возвращаюсь на Волгу, все счастливы. С утра я сообщил всем о замысле, и чем сильнее меня отговаривали, тем настырнее лезли вещи в портфель. С ней мы прощались на пароме «Николай Лобанов» — держали друг друга за руки, пока они не расцепились под гул мотора — одна из рук не осталась на брандвахте, а вторая на палубе. Я смотрел на одинокие перистые облака, отдыхающие на голубом небе, и твердил: «Это побег». Добрался до станции Редкино, дождался электрички до Твери, шагнул в вагон, и как только двери зашипели перед закрытием, выбежал наружу. Вся вселенная твердила: «Не убегай. Будь сильным». Мои ноги повернулись сами, и я втопил обратно на базу. На воде рядом со Стрелкой росли белые лилии, которые открывали бутоны цвета снега на рассвете и захлопывали перед ужином. Рвать их строго запрещалось ввиду занесения в Красную книгу. Недолго думая, я собрал все цветы, насколько у меня хватило взора и рук, и побежал с ними в лагерь.
Мы встретились посередине «Бродвея», центральной тропинки, вокруг которой жили все студенты. Я запихал ей в руки здоровенный букет, в ответ она запихала в меня: «Ты самый гнусный человек, которого я знаю. Я рыдала эти три часа не переставая, в душе, на пляже, в лесу. Какого черта ты себе позволяешь?» За три минуты вокруг собралась целая толпа из молодежи, преподавателей и сотрудников базы. Чем больше их становилось, тем сильнее мы плакали и кричали друг на друга. Нашей ненависти более чем хватало, чтобы за желанием разорвать напарника не замечать никого и ничего вокруг. Так продолжалось минут десять, а потом я закрыл ей рот одной ладонью, а глаза второй. Она била мне в живот руками, пока я не поцеловал ее. Мы оба знали, что на этом через десять секунд все закончится, и потому отдали себя. Это был поцелуй длиною в век. Пока он тек, мы прожили отдельную жизнь, занимались любовью, злобой, нежностью, вместе гуляли, работали и спали, а после постарели и погибли. Когда наши рты разомкнулись, мы вернулись на Волгу, в ее глазах я прочитал тонну ярости и слово «все». Мы ничего не сказали друг другу и разошлись в разные стороны улицы — она с белым букетом у груди, я с черной дырой там же.
