Набоков вспомнил Тенишевское училище и сказал, что его брат описал его в англо-саксонском аспекте, что неверно. Затем он стал вспоминать путь, который проделывал на извозчике от дома до училища. Зазвучали слова: “Большая Морская”, “Невский проспект”, “Караванная улица”.
Судьбе благоволила Набокову: ему не пришлось соприкоснуться с действительностью, породившей названия “улица Герцена”, “проспект 25 Октября”, “улица Толмачева”.
Перечислив старые названия улиц, Владимир Владимирович сказал, что никогда не был в Москве. Он продолжал говорить о том, что его волновало. Мечта оказаться на российской земле требовала выхода:
– Вот загримироваться бы профессором, чтобы никто не узнал, и жить на севере Кавказа, вблизи Дагестана, и там где-то в степи ловить бабочек. Там, по моим подсчетам, должна быть одна, которую я никогда не встречал.
Затем грустно добавил:
– Сейчас уже не хочется.
Набоков вспоминал Выру и сказал, что Елена Владимировна привезла ему деталь карниза от их дома.
После этого с неподдельной грустью стал говорить, как он сожалеет, что ему не довелось встретиться с Солженицыным, который писал ему и хотел приехать в Монтрё. Он ответил приглашением, но Солженицын так и не приехал, хотя дважды проезжал мимо – по пути из Женевы в Цюрих и обратно
[10].
В какой-то момент Набоков заговорил о Надежде Мандельштам. Вера Евсеевна добавила, что он очень переживает отношение к нему Надежды Яковлевны – ее отчужденность, быть может, даже неприязнь. Вера Евсеевна восхищалась Надеждой Яковлевной и ее книгами.
После этой поездки при встречах с Надеждой Мандельштам мы произносили страстные речи в защиту Набокова, и они сделали свое дело.
Ближе к концу беседы бесшумными шагами по ковру подошел гарсон и поставил на столик вазочку с фруктами, которые презентовал отель. Вера Евсеевна угощала нас. Владимир Владимирович флегматично заметил:
– Для меня съесть яблоко – это все равно что ни с того ни с сего сесть в ванну с холодной водой!
В заключение нашего свидания Владимир Владимирович спросил нас, какую из его книг мы хотели бы иметь, на что мы с Беллой ответили в один голос: “Другие берега”.
Мы расстались с затуманенными от слез глазами. Это было в середине марта 1977 года. Жить Набокову оставалось всего три месяца с небольшим. Он умер 2 июля в Монтрё.
Знакомство с Михаилом Барышниковым
После встречи с Набоковым у нас было десять свободных дней до предполагаемого выступления Беллы в Espace Pierre Cardin в Париже, и мы решили отправиться поездом в Италию. Пересечение границы из Швейцарии в Италию было лишь формальностью, и мы оказались в Милане. В сопровождении наших русских знакомых осматривали город, церковь Санта Мария делле Грация, где находится многострадальная фреска Леонардо да Винчи “Тайная вечеря”, чудом уцелевшая при налете американской авиации.
Наши знакомые придумали некий сюрприз, приуроченный к моему дню рождения. После того как мы отметили мой праздник, на следующее утро нас отвезли на маленький аэродром, и мы группой из пяти человек вылетели в Рим на частном самолете. Это было большое удовольствие – лететь над Италией и любоваться ею с высоты. В Риме мы пробыли всего день. Великий город проплыл перед нашими глазами, как видение. Что можно ощутить в Риме за один день? На следующее утро мы снова были на аэродроме, и снова летели через всю Италию. На этот раз при ураганном ветре, который сдувал самолет в сторону моря. Но все-таки мы благополучно долетели до Милана и вскоре вылетели в Париж.
В Париже нас ожидала еще одна замечательная встреча – знакомство с Мишей Барышниковым. Это произошло по инициативе моего двоюродного брата Азария Плисецкого, который был в многолетнем творческом контакте с Мишей, потому что сам был танцовщиком и до сих пор работает как педагог и репетитор в балетных труппах мира. Азарий хорошо знал Мишу, знал его вкусы и интересы. Результат нашей встречи превзошел все его ожидания. Мы с Барышниковым стали близкими друзьями, и тем радостнее для нас было открытие, что он дружит и с Иосифом Бродским, который посвятил Мише замечательное стихотворение – “Классический балет есть замок красоты…”:
Как славно ввечеру, вдали всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси
рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться,
земля везде тверда; рекомендую США.
В это время Барышников был в зените своей фантастической славы, и тем не менее он глубоко и подлинно интересовался поэзией, что явилось для нас совершенным откровением. Например, он присылал нам такие записки:
…и Тебя в вифлеемской вечерней толпе
не признает никто: то ли спичкой
озарил себе кто-то пушок на губе,
то ли в спешке искру электричкой
там, где Ирод кровавые руки вздымал,
город высек от страха из жести;
то ли нимб засветился, в диаметре мал,
на века в неприглядном подъезде.
И. Бродский
Иосиф сказал, что в оригинале было в “провонявшем”, но потом позвонил и промурлыкал, что, может быть, лучше в “неприглядном”. М. Б.
Именно благодаря Барышникову произошло наше знакомство с Милошем Форманом. Он в Париже организовал для нас специальный просмотр своего легендарного фильма “Пролетая над гнездом кукушки”.
Все время, находясь во Франции, мы с Беллой продолжали думать о возможности поехать в США. Это было вызвано двумя обстоятельствами. Во-первых, Белла должна была присутствовать в Нью-Йорке на вручении ей диплома о присвоении звания почетного академика Американской академии искусств и литературы. Во-вторых, нам предлагали выгодный контракт на преподавание в UCLA (знаменитый Калифорнийский университет). Белла должна была проводить поэтические чтения и выступать с лекциями о русской поэзии, а я – рассказывать о современном театре в России, демонстрируя слайды.
Мы обратились в советское посольство в Париже, к атташе по культуре господину Борисову, с просьбой о выдаче нам разрешения на поездку.
Следует вспомнить, что у каждого, кто входил в наше посольство на улице Гренель, оставалось крайне мрачное впечатление. Посредине цветущего Парижа, в районе Saint Germain, здание советского посольства внушало ужас гражданам нашей страны, потому что никто не мог предугадать, что ждало его за закрытыми дверями этого учреждения. По мере того как российский гражданин приближался к посольству, настроение его портилось. Так было с Беллой и со мной.
