Пройдя этот внутренний путь, мы получили счастливую уверенность в правоте собственного решения. И как следствие этого, настроение наше значительно улучшилось.
Английскую визу мы получили с легкостью, потому что у нас было приглашение из Кембриджа на Международный фестиваль поэзии. Дата нашего отъезда была уже близка: фестиваль начинался 14 апреля. И накануне дня рождения Беллы мы вылетели в Лондон.
Встречи в Лондоне. Шура Шикварц
Приехав в Лондон, мы стремились увидеться с самыми именитыми нашими эмигрантами. Встретились с Игорем Голомштоком, преподававшим в Оксфорде и писавшим о советских художниках-авангардистах, с Александром Пятигорским, с художником Олегом Прокофьевым, сыном Сергея Прокофьева. Я хорошо знал его в Москве и радовался его союзу с Камиллой Грей, прославившейся книгой о русском авангарде “Великий эксперимент”. Творчество многих неизвестных на Западе русских художников было соотнесено во времени с тем, что создавали их собратья-европейцы, и выходило, что зачастую русский авангард шел впереди западного. Книга буквально перевернула сознание художественного мира.
В Лондоне жил мой давний приятель Шура Шикварц, с которым мы познакомились, когда он бывал в Москве. Родился Шура в Харбине, в семье эмигрантов из России. Был призван в китайскую армию, воевал против Чан Кайши, попал в гоминьдановский плен, где провел три года. После освобождения вместе с братом Вовой добрался до Европы. Потом их пути разошлись, брат оказался в Швейцарии и стал банкиром. Шура же стал поэтом, писал наивные стихи по-английски.
Утром в нашем гостиничном номере раздавался телефонный звонок и Шурино “хэллоу!” Он спрашивал, что я сейчас делаю и, не дожидаясь ответа, говорил: “А я делаю мой first drink”.
Шура был прелестен, если можно так сказать о мужчине. У него был огромный нос с горбинкой и зеленые проницательные глаза. Одевался он весьма экзотично: при фетровой шляпе, типа тирольской, с опущенными вниз краями, длинное черное пальто, застегнутое на одну пуговицу, готовую покинуть хозяина в любую минуту, красный шарф до пола, а на ногах – классические английские черные ботинки с широким рантом и узорами из крошечных дырочек, или, как говорят в Одессе, “корочки с разговорами”.
Шура оказался родственной нам натурой: в душе – настоящий поэт, а в быту – богемный человек с неупорядоченным образом жизни. О его английских стихах я затрудняюсь что-то сказать. Даже если он был графоманом, меня это не смущало. У графомана страсть к писанию стихов та же, что и у гения. Разница в том, что гений пробивает свою дорогу к сердцам людей, а у графомана, оставшегося непризнанным, портится характер. Но на Шуру это нисколько не влияло: он всегда относился к себе с юмором.
По своей природе Шура был безумно влюбчив, но все любовные истории в его пересказе кончались неудачами. Его жена не могла угнаться за мужем в его времяпрепровождении, но была ненавязчива, а зачем она терпела Шуру, оставалось загадкой. Действие слабоэротических романов, которые она писала, разворачивалось на фоне войны и бомбежек Лондона, что совпадало с периодом ее юности. Романы были легкочитаемы, и я использовал это чтение, чтобы мне было проще с ней разговаривать по-английски, предварительно ознакомившись с ее биографией.
Шура в это время был увлечен какой-то, по его словам, страстной югославкой. Последняя история, связанная с ее именем, заключалась в том, что она, полная ревнивого чувства к семейному устройству жизни Шуры, после ночи, проведенной у нее, утром спрятала его одежду в своей крошечной съемной однокомнатной квартирке. После скандального объяснения Шура, находясь в отчаянии, вызвал полицию. Полицейский с невозмутимым лицом открыл холодильник и в морозильнике обнаружил вещи Шуры. Тем не менее Шура пребывал в восторге от этой дамы, и его совершенно не смущали ее выходки.
Когда мы познакомились, Шура полюбил Беллу какой-то поэтической любовью и бесконечно просвещал ее, как в Лондоне следует проводить время. А Белла с большой симпатией воспринимала его любовные исповеди.
Шура требовал, чтобы мы ходили на ланч в один из шести китайских баров в центре Лондона. Мне запомнились Paper Tiger и Golden Duck. А уже после того, как мы с Беллой завершали дела в центре, часам к шести снова встречались с Шурой, чтобы пойти по его рекомендации в большой китайский ресторан пообедать. Ресторан располагался в довольно большом здании бесцветной архитектуры, но было видно, как к нему в обеденное время стекался народ и заполнял все его четыре этажа. Музыкой звучало в моей душе то, как Шура заказывал блюда по-китайски. А дальше процедура заключалась в том, что различные яства официанты несли одно за другим очень быстро и всегда по чуть-чуть. Изыски китайской кухни требуют, чтобы понимающие клиенты перепробовали их все поочередно. И Шура не допускал, чтобы угощение подавали в порциях бо́льшего размера, чтобы человек не наедался быстро и не терял интерес к блюдам. Размер ресторана и высокую посещаемость Шура объяснял тем, что в нем всегда свежие продукты, привезенные самолетом из Китая.
Хочу привести пример Шуриного остроумия. Когда несколько позже мы оказались в Ирландии – Белла по приглашению ирландского поэта Тео Доргана должна была читать лекции в местных университетах, – мы очень быстро приобрели множество друзей среди ирландских литераторов. Однако мне не хватало Шуры: я позвонил ему и позвал в Дублин. На что Шура, на деле не имевший к британцам никакого отношения, с чувством подлинно британского высокомерия сказал незабываемую фразу: “Ирландцы – это чухонцы Англии”.
Поездка в Кембридж
В Кембридж мы поехали с Шурой на его “Ситроене”. Иметь французскую машину было вызовом по отношению к консервативно настроенным англичанам. Как бы в отместку за это мы не нашли по дороге ни одной станции обслуживания этой фирмы.
Выступление Беллы на поэтическом фестивале прошло триумфально. Из-за того, что переводы доносили лишь малую толику смысла, Белла должна была перед чтением передавать в двух фразах содержание стихотворений.
Из Кембриджа мы проехали в Оксфорд. Здесь мы тоже побывали в университете и встретились с профессорами славистики. Белла хотела повидать сестер Пастернака, Лидию и Жозефину, живших в Оксфорде в доме своего отца, Леонида Осиповича. Там мы вспоминали историю получения Пастернаком Нобелевской премии, говорили о Евгении Борисовиче и его жене Алене, с которыми дружили в Москве.
Состоялась еще одна замечательная встреча – с удивительным человеком, лордом Николасом Бетеллом. Мы были знакомы еще в Москве. Он перевел роман Солженицына “Раковый корпус” и изумлял нас знанием русского блатного языка. Слова “шмон” и “фраер” то и дело слетали с его уст. Поражал его интерес к русским проблемам. В Лондоне вышла в свет его книга “Последняя тайна”, рассказывающая о выдаче английскими властями Советскому Союзу, в соответствии с Ялтинскими соглашениями, советских военнопленных и казаков-эмигрантов с семьями. Из-за публикации этой книги у лорда Бетелла были большие неприятности в своей стране.
Жил сэр Николас в самом центре Лондона, в особняке на Сассекс-сквер, 73. Он пригласил нас в гости и познакомил с двумя юными сыновьями. Общение сэра Николаса с детьми было очень трогательным. Я вспоминал об этом позже, в Москве, когда мы снова встречались с Николасом и его уже повзрослевшими сыновьями.
