Меня сопровождали всюду братья Чиладзе и Гия. Я узнавала Грузию: спрашивала слова, запоминала: петух – “мамали”, собака – “зари”. И просила всех говорить при мне по-грузински.
Они удивлялись и радовались: показывали мне всякие памятные места, рассказывали легенды. Например, легенду о том, что нужно прийти на берег Мтквари (Куры) и призывать какого-то рыбака: “Месропе, приди!” Они так всё подстраивали, что действительно кто-то появлялся. Это была инсценировка, конечно, но такая замечательная, утешительная.
Кстати, о Куре. Русские не могут выговорить “Мтквари”. А грузины не пользуются словом “Кура”.
Когда мы еще только познакомились, я как-то заговорила при Йоське о поэзии, о слове. Сказала: иногда поэт разрешает себе напечатать одно стихотворение в угоду власти, чтобы удалось напечатать два хороших. Но счет этот быстро меняется. Одно плохое, два хороших, потом наоборот – два плохих, одно хорошее. И так далее. “А слово, – сказала я, – не прощает лукавства! И слова будут пугаться тебя, как обманутые птицы”. Йоська был поражен этим образом, он думал, может быть, это лично к нему относится, хотя я не его конкретно имела в виду.
Йоська, конечно, народный поэт, только страшно подобострастный ко всякой власти. Но мне прощались все мои проступочки. Наша машина остановилась однажды на площади, и тут какая-то делегация едет. Они все полезли к памятнику Сталину, а я осталась сидеть в машине, выходить не собиралась. Йоська знал все мои штучки – я всегда плевала в сталинские памятники и в Дзержинского плевала. Он говорит: “Сейчас я тебя укрою”, – и как-то заслонил. Ну, я все равно плюнула и дальше сидела в машине…
Вообще мы часто озорничали, и при этом я много переводила, выступала. Озорничали как? Например, когда у Гурама Асатиани и его жены Мананы ребенок родился, мы целой компанией на радостях до рассвета колобродили, а потом под окнами у них кричали, чтобы она ребенка спящего показала нам.
С Гурамом я в составе делегации ездила в Западную Грузию. Там чудесно цвели гранаты, такими ярко-красными цветочками. Мы гуляли, и Гурам маленький цветочек граната мне подарил, в какую-то книжку я положила.
Прекрасная эта Западная Грузия, и отличные там вина: “Цинандали”, “Гурджаани” – не такие, как продаются в бочках. И место так называется, и вино: Алазанская долина.
Я там просто замечательных людей встречала! И только тупиц и идиотов не коснулась Грузия. Вот Владимир Фирсов [поэт. – Прим. авт.] прослышал, что грузины – щедрый народ, вина наливают сколько хочешь, и попросился туда на военную службу. Возненавидел грузин, они его тоже.
Тут нельзя не вспомнить о столкновении Беллы и Феликса Чуева в одном застолье, когда он, желая понравиться той части националистически настроенных грузин, которая могла оказаться среди гостей, произнес тост за Иосифа Виссарионовича – и в тот же момент получил по лицу туфлей, которую довольно метко Белла запустила в него. Грузины этот случай всегда вспоминали.
Не имея возможности писать обо всех известных литераторах Грузии, хочу только, чтобы прозвучали их имена, как людей достаточно близких нам и участвовавших в нашей жизни.
Это Арчил Сулакаури, Морис Поцхишвили, Иза Орджоникидзе, Миша Квливидзе, Джансуг Чарквиани, Отар Челидзе.
“Что значит Сакартвело…”
В калейдоскопе тбилисской жизни, в бесконечной череде встреч с друзьями и следующими за этим застольями Белла ухитрялась ночами переводить грузинских поэтов, чтобы днем сделать кому-то из них подарок и преподнести переведенное стихотворение. Поэт, получивший подарок, на радостях немедленно устраивал следующее застолье и говорил непременные тосты, чтобы выразить свои чувства. И так могло длиться до бесконечности, если бы наше пребывание в Тбилиси не было ограничено по времени.
Однажды в Америке я спросил Василия Аксенова, испытывает ли он чувство ностальгии. Да, ответил он, конечно, причем особенно сильно он тоскует по Грузии и Крыму. И добавил, что такой жизни и таких друзей в Штатах быть не может.
Василий говорил, что в самые трудные минуты жизни его поддерживает мечта – побывать в Тбилиси и в Ялте. Сейчас я испытываю внутреннюю потребность сказать слова любви к Грузии и обратиться ко всем своим друзьям в Тбилиси, чтобы донести до них образ Беллы, ее любовь и значение ее труда переводчика грузинской поэзии – во славу дружбы наших народов.
Мне приснилось имя этого места земли: так ясно, так слышно, что я проснулась в слезах, но потом весь день улыбалась, и те, кто не знал, что значит САКАРТВЕЛО, стали лучше, радостнее ощущать себя на белом свете.
Кто одаряет (а порой – огорчает) нас снами? Я пробовала сама перевести грузинские слова на русский язык, у меня ничего не вышло: я не умею писать по-грузински, но я и во сне слышу грузинскую речь, грузинское пение.
Грузия, Сакартвело – свет моей души, много ласки, спасительного доброго слова выпало мне в этом месте земли, и все, что мы видим и знаем, и то, что нам не дано знать.
Имена тех, кому посвящены эти стихи, да не будут забыты.
Сергей Параджанов
В 1969 году я приехал в столицу Украины по приглашению Киевского театра оперы и балета для оформления “Кармен-сюиты” на музыку Ж. Бизе – Р. Щедрина. Это была версия балета, поставленного в Большом театре в 1967-м. Спектакль в Киеве готовил Александр Плисецкий, мой двоюродный брат и родной брат Майи и Азария Плисецких.
Жил я в гостинице на площади напротив театра и привычно ходил туда на репетиции и в производственные мастерские, где готовились декорации. С прошлых приездов в Киев у меня сохранился широкий круг друзей, и мы довольно бурно проводили время, то и дело вспоминая Сергея Параджанова, с которым были связаны тысячи легендарных историй. Но наше знакомство все никак не складывалось.
На этот раз один из моих друзей, Семен Пресман, стал настойчиво звать меня к Параджанову. Когда мы пришли, у него уже сидели две пожилые, интеллигентного вида дамы. Оказалось, что они научные сотрудницы ленинградского Эрмитажа. Неожиданно в квартире возник юноша с вихрастой головой – сын футболиста Андрея Бибы (звезды киевской команды “Динамо”). Потом появился поэт из Львова (как подчеркивал Сережа – католик), почему-то в белой тройке. Следом за ними – три красавицы актрисы из Драматического театра им. Ивана Франко, с которыми я когда-то познакомился в Макопсе в Доме отдыха для работников искусств.
Семен Пресман, по профессии экономист, а по жизни – страстный игрок, проводил все свободное время на ипподроме, а вечера – за игрой в преферанс. Друг Семена, Миша Белоусов, сын знаменитого актера Михаила Михайловича Белоусова, учился в Киеве на факультете международных отношений, но был богемным человеком. Они вместе с Семеном и привели меня к Параджанову.
Быть может, я оказался единственным из посетителей, кто точно соответствовал Сереже своими реакциями и ощущением происходящего. Так или иначе, он почувствовал, что у нас много общего и с пристрастием расспрашивал меня о работе в киевском театре.
