Г.П.: Еще я передавал вам приглашение к обеду и очень боялся перепутать, потому что Сережа беспечно устраивал обеды у кого хотел. Мне он говорил: передай, пожалуйста, Гочичеладзе, что мы сегодня обедаем у них. А кто обедает? И такой список: Ахмадулина, Мессерер… – человек сорок. Грузины сходили с ума. Им было приятно, конечно, но все равно непросто!..
В октябре 1981 года Параджанов оказался в Москве и гостил в доме Катаняна.
В это же время в Москве наконец открылась моя персональная выставка, которая многократно откладывалась из-за участия в альманахе “Метрополь”. Сережа пришел на нее, и его реакция превзошла все мои ожидания. Вот его автограф в книге отзывов (дополненный автопортретом с виньеткой в виде колючей проволоки):
Исповедь!
Сегодня Москва и москвичи,
познавшие и увидевшие Мессерера,
удивительного, мудрого, глубокого,
мыслящего, выражающего себя
в ритмах и пластике предчувствуемых
им веков. Впереди “истина” —
и ее постиг Борис Мессерер, пророк,
ясновидец, мудрец. <…>
Борис, Ваш – Твой ум в основе удивителен.
Живопись – чудо.
И чудо – твоя живопись,
Дом твой,
Ты,
Белла,
Твои друзья в наше жалкое время.
Твое искусство светит из безразличия
времени.
Сергей Параджанов
В театре на Таганке
Василий Катанян и его жена Инна делали все, чтобы уберечь Сережу от ненужных контактов, опасаясь, чтобы он не сказал лишнего. Сделать это было довольно сложно из-за популярности Сережи. Слух о его пребывании в Москве распространился стремительно. Все хотели его видеть.
31 октября Юрий Петрович Любимов устроил дневной прогон спектакля “Владимир Высоцкий”. В память о Володе, скончавшемся 25 июля, спектакль был задуман 1 августа. По ходу работы Юрий Петрович проводил расширенные худсоветы, сохранились стенограммы нескольких из них, чтобы заручиться поддержкой творческой интеллигенции. Несмотря на все предосторожности Катанянов, Сережа оказался в театре.
Над спектаклем сгущались тучи. На этот прогон были приглашены все ответственные работники Министерства культуры и представители ЦК. После прогона в фойе театра на втором этаже состоялось обсуждение. В нем приняли участие Белла, А. Шнитке, Б. Окуджава, П. Капица, И. Смоктуновский, М. Швейцер, Р. Щедрин, Ю. Карякин, Ф. Абрамов, Б. Можаев.
Кроме двух десятков счастливчиков, разместившихся в креслах, обсуждавшие стояли плотным кольцом вокруг выступавших. В воздухе пахло валокордином – Юрий Петрович, нервничавший больше других, беспрестанно его пил. Я помню, как Окуджава назвал спектакль вершиной режиссерского искусства Любимова, утверждая, что только такая страстная и трагическая проповедь в защиту поэзии Высоцкого в состоянии донести до зрителя глубину и мощь его стихов.
Белла говорила о том, что спектакли Таганки постоянно запрещают безликие и безымянные начальники. Белла попросила их выйти перед публикой и сказать, что их не устраивает, заверяя Любимова: “Если я что-нибудь значу со своим писанием, то он может всегда использовать мою любовь, дружбу, готовность высказаться”.
На обсуждении выступил и Сережа Параджанов. Как он подобрался к площадке, я не видел, но он это сделал очень ловко. Сережа мгновенно разрядил напряжение. Юрий Петрович заранее просил всех говорить очень ответственно ввиду ведущейся записи. Сохранилась замечательно эпатажная стенограмма выступления Параджанова:
Я в первую очередь думал, как сберечь Любимова. Потому что ему уже три раза давали что-то пить, наверно, валокордин. Вероятно, мы что-то прозевали, кого-то потеряли раньше, чем надо было терять, кого-то закрыли, кого-то открыли. Вот когда я ищу, кто меня закрыл, я не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей театра и спектакли, а какой-то определенный винтик аппарата, который мы не знаем: может, он в каком-то духе и сейчас присутствует с нами.
Очень понравилось мне выступление Щедрина. Сколько умных людей появилось! Спасибо всем! Вам, Окуджава, за вашу нежность! Я давно не был в Москве. Я, вероятно, провинциал, там, у себя, любуюсь и радуюсь за юбилей нашего театра Руставели, за Стуруа, а тут происходит чудо, еще одно чудо, которое порождает коллектив Таганки. Таганка сегодня – кардиограмма Москвы. Я горжусь этим. Горжусь, что здесь работает Любимов. Давид Боровский, о котором сегодня никто ничего не сказал. Алла Демидова. Смотрите, как Высоцкий нас всех поднял, как он нас сблизил, сдружил и заставил нас всех, понимаете… мы все слезу отдаем ему. Вот сейчас я не могу говорить без волнения… Современниками каких удивительных людей являемся мы! И мы, Юрий Петрович, присутствуем при еще одном гениальном рождении.
Спектакль – потрясающее зрелище, потрясающая пластика. Это – реквием, он позволяет приравнять вас к Моцарту. <…> Все удивительно в спектакле – весь его ритм. Я как профессионал боялся только, чтобы не рухнули стулья. Чтоб их точно подвесили, чтоб они пластично двигались. Сейчас, когда решается, будет спектакль или нет, я не хочу сослужить вам дурную службу, но в качестве пожелания просил бы вас как очень близкого мне художника убрать куклу Высоцкого. Она в спектакле не нужна, потому что есть дух его присутствия – пророка, поэта и человека, русского человека.
Мы все должны, вероятно, вам это написать. <…> Вас можно или ненавидеть, или захлебываться… Я лично захлебываюсь в восторге перед вами и перед вашей честностью. Вы продолжаете быть нашим идолом, мы поклоняемся вам…
Так что пускай закрывают. Пускай мучают и не дают работать. Вы не представляете, как выгодно ничего не делать. Я, например, получил бессмертие – меня содержит Папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру… Очень хотел бы соперничать с вами, но ничего не делаю. Это кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал.
А если им надо спектакль закрыть, то все равно закроют. Это я знаю абсолютно точно. Никаких писем не пишите. Никого не просите. Не надо унижаться, не надо унижаться! Есть Любимов. И мы его предпочитаем каким-то винтикам аппарата! (Смех. Аплодисменты.)
Зимой, снова приехав в Москву, Сережа обрадовался возможности увидеть своих близких. Он обзвонил друзей, и все откликнулись.
Из книги В. Катаняна “Параджанов. Цена вечного праздника”:
Зимой 1981 года Сережа пригласил друзей в ресторан “Баку” – Ахмадулину, Тарковского, Любимова, Мессерера – много народу. Помню, что Тарковский сидел с краю, весело улыбался и буквально не сводил глаз с Сережи. Он смотрел на него с восхищением.
