…Он умел сказануть не в бровь, а в глаз. Вот как тогда на концерте у Володи Фельцмана, пианиста. После него и наметили дядю арестовать, все не так просто было.
Фельцман пригласил дядю на концерт в Тбилисской консерватории. Дядя, естественно, не один собирался пойти. Меня заставил бегать как борзую собаку, объявлять, что приглашает на концерт. Пришел с оравой человек в пятьдесят, он же один никуда не ходил. Сидим, ждем. Минут через двадцать выходит дама – бывают такие вечные дамы в длинных юбках, которые уже боком ходят, старухи, – и говорит: “В связи с неисправностью инструмента концерт задерживается на двадцать минут”. Ну, на двадцать, так на двадцать. Сходили в буфет, вернулись в зал, сели. Выходит та же дама напудренная и говорит: “В связи с неисправностью инструмента концерт вообще отменяется”.
Все стали шушукаться, и тут вдруг Сережа вскочил как сумасшедший и обратился к залу. А зал полон, не меньше тысячи человек, из них только человек пятьдесят наши. В это время как раз начинался какой-то съезд партии, тогда уже Брежнев был… И Параджанов, представляете, говорит: “Объявляют по телевизору: «В связи с неисправностью челюстей Леонида Ильича съезд отменяется!»”
Все как-то очень быстренько разбежались из зала после этого…
Письмо Шеварднадзе
В ожидании суда Сергей Параджанов одиннадцать месяцев провел в заключении.
Из книги В. Катаняна “Параджанов. Цена вечного праздника”:
Мне в Москве позвонила Белла Ахмадулина. Они с Борисом Мессерером собрались лететь в Тбилиси. Ее поэзию очень ценил Эдуард Шеварднадзе, тогда первый человек в Грузии, и Белла Ахатовна надеялась передать ему письмо в защиту Параджанова.
Все мы прикидывали: что и как написать? Рассудив, что просто отпустить Сергея на все четыре стороны невозможно (честь мундира!), было решено просить, чтобы приговор вынесли условный. Что угодно, только условно.
В начале апреля 1982 года мы с Беллой оказались в столице Грузии. И снова, как раньше, поднялись на улицу Котэ Месхи, 10. И нашли комнату Сережи опечатанной. Сестру его мы не застали. Дом казался вымершим.
Вернувшись в гостиницу, мы позвонили помощнику Шеварднадзе по вопросам культуры Владимиру Тарасовичу Алпенидзе, договорились о встрече. Он принимал нас со всей широтой грузинского гостеприимства. Мы объяснили ему цель нашего визита, попросив помочь передать Эдуарду Амвросиевичу письмо в защиту Параджанова.
Немного подумав, Алпенидзе согласился. Мы условились встретиться на следующий день. Он должен был заехать за Беллой и письмом по указанному адресу.
История создания письма достаточно колоритна. Маленькой компанией, состоявшей из Чабуа Амирэджиби, поэта Резо Амашукели, меня и Беллы, мы сидели в подвале хинкальной, расположенной у Центрального рынка. Директор хинкальной, близкий друг Чабуа, распорядился накрыть нам стол у себя в кабинетике. Здесь Белла писала свое письмо.
В углу маленькой комнаты с лампой под потолком высилось переходящее красное знамя с гербом СССР, вероятно, заслуженное в тот год хинкальной. На стене висел вымпел со словами “Бригада коммунистического труда”. За этим красным столиком усадили Беллу.
Посередине комнаты стоял большой канцелярский стол с ящиками для бумаг, укрытый толстым стеклом с фацетом, под которым находились календарь с советской геральдикой и какие-то бухгалтерские бумаги. На столе покоилась массивная чернильница с высохшими чернилами, столь необходимая для работы директора, и маленький пластмассовый стаканчик с засохшими шариковыми ручками. Именно на этот стол водрузили огромную порцию хинкали, зелень и поставили графины с водкой и граненые стаканы. Белла начала писать письмо Шеварднадзе, а я, Чабуа и Резо расположились за канцелярским столом.
Алпенидзе постоянно звонил, нервничая, что выпросил у Шеварднадзе для встречи с Беллой определенное время и просил не опаздывать. Белла, напротив, тянула время, выбирая максимально точные формулировки, потому что была очень строга к себе. А Чабуа и Резо стремились к тому, чтобы угостить нас хинкали.
Наконец письмо было готово…
Глубокоуважаемый Эдуард Амвросиевич!
Прошу Вас: не рассердитесь на меня. Моя нижайшая просьба сводится лишь к этому: прочтите мое письмо и не осерчайте.
Я пишу Вам в нарушенье общих и моих собственных правил. Но это моя человеческая правильность и моя безвыходность: я не могу не написать Вам.
Не гневайтесь: я о Параджанове! Я очень знаю этого несчастного человека.
Тюрьма его не хочет, но он хочет в тюрьму. Нет, наверно, ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой бы он сам себя не оговорил в моем присутствии. Но если бы лишь в моем! В Москве я боялась за него больше, чем в Тбилиси, и была права хоть в этом. Он не имеет себе художественного воплощения и надрывно ставит свой бесконечный фильм на всех улицах среди людей, некоторые из которых плохие. Я знаю, что он всех раздражил и всем наскучил. Но не меня и не мне. Меня ему не удалось обвести вокруг пальца: ни болтовней о бриллиантах, которые интересуют меня так же мало, как его, ни прочим вздором.
Я не замарала себя никаким имуществом, никаким владением – мне можно верить: я презираю корыстолюбцев. Параджанов не только не из них – он им обратен. Я понимаю, что сейчас речь не об этом, но все его преступления – условны, и срок наказания может быть условным.
Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних сложностей, одна из которых – его неминуемая погибель. Конечно, уж если сидеть в тюрьме, то лучше в Грузии. Но мне больно соотносить одно и другое. Грузины всегда были милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов – самый несчастливый из них.
Мое письмо совершенно личного свойства – о нем никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим еще раз прошу простить меня. Позвольте пожелать Вам радостной и счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастье совершенны. Во всяком случае, когда я здесь, в Тбилиси.
Искренне Ваша
Белла Ахмадулина
12.04.82
На правительственной черной “Волге” подъехал Алпенидзе к хинкальной. Он был шокирован обстановкой, но, как истый грузин, не подал виду.
Шеварднадзе принял Беллу тепло и чрезвычайно вежливо. Взял письмо, прочитал и промолчал, оставив себе время подумать. Владимир Тарасович рассказал ему, что у Беллы вышла книга “Сны о Грузии”, экземпляр которой Белла преподнесла Шеварднадзе.
Алпенидзе, дипломат и царедворец, сказал, что такому поэту, как Белла, надо иметь маленький кусочек земли для крохотной дачи на берегу Черного моря. Шеварднадзе сделал широкий жест рукой: он будет счастлив способствовать этому. Но Белла с неожиданной страстностью возразила, что для нее совершенно невозможно чем-то владеть, она обожает всю Грузию и ей нет надобности владеть ее частью.
