В числе “повязанных” дружескими связями я хочу с любовью вспомнить Аркадия Арканова, Гришу Горина и его жену Любу. Белла посвящала им свои экспромты.
Особенно часто мы с Беллой бывали в доме у Гриши и Любы, живших близко от нас на улице Горького, рядом с аркой на углу с Малым Гнездниковским переулком. Именно благодаря этой дружбе и родился спектакль “Маленькие комедии большого дома”, авторами которого были Гриша Горин и Аркадий Арканов, а ставили его Андрей Миронов и Шура Ширвиндт. Меня пригласили художником.
Компания была замечательная, и у нас, казалось, существовало полное единомыслие, но, прочитав пьесу, я загрустил. Само место действия удручило меня как художника-постановщика: квартира в современном доме, да и сам современный дом не давали ни малейшей надежды самовыразиться и найти хотя бы какое-то удачное сценическое решение.
Мои сомнения были написаны на лице. Я воскликнул:
– И все действие в этом жутком доме?
Ширвиндт возражал:
– Почему жутком? Обычный современный дом!
– Но эту страшную советскую архитектуру?! Как ее выразить на сцене?!
Словом, я даже не представлял себе, с чего начать.
Постепенно забрезжила идея: “Клин клином вышибают! А что, если на сцене поставить именно такой типовой дом?”
Но как его сделать? Графическим и плоским – нельзя, актеры должны играть в декорации. Она должна быть объемной! Для того чтобы такой дом построить на сцене, необходимо сначала сделать макет. А выполнить архитектурный макет в обычных домашних условиях, а не в мастерских, не так-то просто – это целая наука! Точность размеров, материалы, из которых изготавливают макет, совсем другие, чем в театре. Я был в совершенной растерянности. А время шло. Наконец Шура не выдержал:
– Где макет, что происходит?! Дом пора уже в работу сдавать, начинаем репетиции!
У меня возникла безумная идея: а если взять готовый архитектурный макет? Скажем… на строительной выставке на Фрунзенской набережной.
Мы с Мироновым и Ширвиндтом поехали на выставку. Сейчас это очень оживленное место, а тогда там царило запустение, никто туда не ходил, ни один посетитель этой выставкой не интересовался. И что же? На выставке стояли точно такие макеты, какие мне были нужны. Созрела идея выкрасть такой макет. Миронова мы бросили отвлекать бабушку, которая охраняла зал. Он рассказывал ей какие-то немыслимые истории-небылицы, она была очарована и, конечно, не смотрела на то, что творилось за ее спиной. А мы с Ширвиндтом выламывали макет. Именно выламывали, потому что он держался на столярном клее. Чудом нам это удалось. Затем мы нашли какую-то тряпку, в которую завернули трофей, и с победным видом, радостно озираясь по сторонам, вышли из зала, сели в машину и помчались в театр. Привели макет в порядок, отбили лишний клей, сделали правильный чертеж, и все получилось: макет приняли на худсовете.
Спектакль был так задуман, что в течение всего действа на сцене стоял этот дом, а в его нижней части открывались створки, и получалась большая, в размер дома, квартира. Очень смешно играл Миронов, очень хороша была Татьяна Пельтцер, и другие актеры играли замечательно. В одной сцене действие перемещалось на лоджию, тоже построенную с достаточным правдоподобием.
В своей книге “Shirvindt. Стертый с лица земли” Александр Ширвиндт по-своему вспоминает историю с макетом.
Ну что же, одно и то же событие может быть отражено в разном преломлении участниками приключения. Такова “реальность, данная нам в ощущениях”.
“Артист, без которого…”
Нет сил на то, чтобы описывать события, связанные с уходом Андрея из жизни, – настолько это тяжело. Я лишь приведу слова Беллы о дне прощания с ним.
“Тишина, ты – лучшее из всего, что слышал”.
Эта строка Пастернака самовольно обитала в моем слухе и уме, затмевая слух, заменяя ум, 20 августа 1987 года, когда Москва прощалась с артистом Андреем Мироновым.
Когда в тот день я подошла к его Театру, я оробела перед неисчислимым множеством людей, желавших того же: пойти в Театр. Хотела отступиться, уйти, и это уже было невозможно. Люди – избранники из множественного числа толкающегося и пререкающегося беспорядка – отступились от честной своей очереди, я вошла, они остались. И снова (Шукшин, Высоцкий, Миронов) я подумала: множество людей не есть сборище толпы, но человек, человек, человек… – человечество, благородное и благодарное собрание народа, понесшего еще одну утрату.
Артист, о котором… без которого…
Сосредоточимся. Начнем сначала, лишь изначальность соответствует бесконечности, детство – зрелости. Талант и талант, имя и имя его родителей – известны и досточтимы.
Старая привычка к старинному просторечию позволяет мне написать “из хорошей семьи”. Устаревшее это определение (и не жаль его языковой низкородности) состоит в каком-то смутном родстве с прочным воспоминанием о том, как я увидела Андрея Миронова в первый раз, не из зала, а вблизи, в общей сутолоке житейского праздника. Он был неимоверно и трогательно молод, уже знаменит, пришел после спектакля и успеха, успехи же только брали разгон, нарастали, энергия нервов не хотела и не умела возыметь передышку, в гостях он продолжал быть на сцене, взгляда и слуха нельзя было от него отвлечь. Все это вместе пугало беззащитностью, уязвимостью, в моих нервах отражалось болью, причиняло какую-то страшную заботливую грусть. Он непрерывно двигался и острил, из глаз его исходило зимнее голубое облачко высокой иронии, отчетливо различимое в трудной голубизне воздуха, восхищение этим зрелищем становилось трудным, утомительным для зрения. Но вот – от вежливости – он придержал предо мной крылья расточительного полета, я увидела бледное, утомленное лицо, украшенное старинным, мягким, добрым изъявлением черт, и подумала: только дисциплина благовоспитанности хранит и упасает этого блестящего молодого человека от рискованной грани, на ней, “на краю”.
Притягательность “опасной бездны” – непреодолима, неотвратима для Артиста и непреодолима для его почитателей.
Андрею Миронову удалось совершенство образа и судьбы. Известно, что он дочитал монолог Фигаро, доиграл свою роль до конца – уже без сознания, по пути в смерть. Это опровергает разумные и скудные сведения о смерти и бессознании. Остается – склонить голову.
Август 1987
“Метрополь” и вокруг
Ближе к лету мы с Беллой переезжали в Переделкино на дачу. Вечерами я любил гулять по аллеям, где неизменно встречал Анатолия Наумовича Рыбакова. Я давно знал его, поскольку еще в 1960-е годы оформлял его книги: “Приключения Кроша”, “Каникулы Кроша”, “Екатерина Воронина”, “Водители”, бывал у него в московской квартире. В Переделкине дом Анатолия Наумовича и его жены Тани находился на улице Довженко, через два дома от нашего, так что мы часто встречались по-соседски, а завидев друг друга на аллеях, как правило, дальше шли уже вместе и беседовали.
