Если тебе захочется что-либо передать нам, то позвони Оле, моей сестре, которая замужем за Фуадом. Его-то ты, наверное, запомнила на юбилее С. И. Он фигура запоминающаяся. <…>
Если захотите к нам приехать, он с удовольствием Вас привезет. <…>
Всегда о тебе помнящая и любящая
Красавица Инна
С.И. целует твои руки.
Когда Семен Израилевич тяжело заболел и ему потребовалась операция, мы с Беллой поехали в Екатерининскую больницу у Петровских ворот и по просьбе Инны встретились с доктором Александровым, замечательным хирургом, который занимался его лечением. В то время Белла была фантастически популярна, и все двери распахивались при упоминании ее имени. Мы поговорили с Александровым, и он обещал сделать все возможное. Потом долго сидели у Липкина в палате, но говорили не о болезни, а все время о судьбах великих поэтов. Семен Израилевич был чрезвычайно слаб, но держался мужественно. Инна вспоминала о поступке Беллы с благодарностью, считая ее спасительницей.
Евгений Попов
Мы открывали для себя единомышленников, исправляя причуды судьбы, не соединившей нас ранее. Таким открытием стало для нас знакомство с Женей Поповым и Виктором Ерофеевым.
Я не уверен, что имею художественное право оценивать творчество моего друга Евгения Анатольевича Попова, но все-таки стараюсь передать свое восприятие того, что он делает в литературе. Женя по моему ощущению – самородок в прямом значении этого слова. Он “самовоспитывает” самого себя. Родился в Красноярске, в Сибири, прошел непростой жизненный путь и стал писателем, приобретя независимость суждений и определив свою позицию в литературном мире. Он не подчинился провинциальному диктату, а вырос до вселенского звучания своей прозы. Его напутствовал Василий Шукшин, предчувствовавший становление уникальной писательской личности. И его осеняло дружеское расположение Виктора Астафьева.
Случалось, что мы встречались с Виктором Петровичем в застольях дома у Евгения Попова и Светланы Васильевой. Мы подолгу доверительно разговаривали в этой компании. Астафьев всегда вносил в беседу широту своей души, очаровывая этим собеседников.
Первый раз я увидел Виктора Петровича на Конгрессе интеллектуалов, происходившем в Брюсселе. Этот конгресс был посвящен проблемам становления мира в Европе, был призван противодействовать распространению НАТО. Конгресс почему-то не клеился, разброс мнений был огромный, никто никого не слушал, возникла такая странная обстановка некоего равнодушия, формального отношения к важным вопросам. Председательствующий неожиданно дал слово Астафьеву, и каким-то непостижимым образом Виктор Петрович в одно мгновение собрал общее внимание своим неторопливым рассказом о житье-бытье маленькой сибирской деревушки близ Красноярска. Подробности простейшего человеческого существования, деревенского уклада жизни, столь близкого и понятного каждому, захватили всех, в зале воцарилась какая-то совершенно мистическая тишина. Простой говор, неповторимая интонация, тембр голоса, улыбка и это его мужское, мужицкое обаяние буквально покорили зал. Несмотря на то что все это переводилось на самые диковинные языки мира, разговор шел как бы вне перевода. Всё, им сказанное, было так ярко и весомо, что его выступление произвело своего рода сенсацию, стало главным событием того памятного конгресса.
Естественно, мой интерес к Виктору Петровичу необычайно вырос после этой встречи. И поэтому наши посиделки на кухне у Попова – Васильевой были мне очень дороги и запомнились навсегда.
Вот мы провожаем его в Красноярск, и это последние проводы. Женя Попов, Роман Солнцев… Мы пьем “на посошок”, стоя за шатким аэропортовским столиком, в скромнейшей, непритязательной обстановке. Но накал внезапного дружеского чувства, которое возникло в эти последние счастливые минуты, был столь ровен и силен, что для меня образ Виктора Петровича навсегда остался незамутненным и чистым шедевром светлого человеческого существования на земле.
Просто и органично возникала дружба Жени Попова с Беллой, неожиданно легко родилось дружеское соотношение Жени и Виктора Ерофеева с Василием Аксеновым, длившееся все последующие годы. Эти связи возникали, когда Попов был еще довольно молод, а его друзьями становились маститые литераторы.
Сам Женя так пишет о днях нашего знакомства:
Личное наше знакомство состоялось осенью 1978 года при таинственных обстоятельствах, когда в однокомнатной квартирке покойной Евгении Семеновны Гинзбург, матери Василия Аксенова, группа будущих товарищей (в русском, а не советском смысле этого сакраментального слова) ладила альманах “Метрополь”, ставший причиной скандалов и гонений, с одной стороны, а с другой – познакомивший и подруживший нас, как Москва в одноименной песне прошлых лет.
– Здравствуйте, Белла Ахатовна, – серьезно сказал я, открывая дверь, но предварительно посмотрев с целью конспирации в глазок.
– Здравствуйте, Евгений Анатольевич, – серьезно ответила Белла Ахатовна и, предварительно посмотрев на меня с целью изучения, вдруг неожиданно добавила: – Может, сразу перейдем на “ты”.
Я чувствую – впереди много еще будет приключений, так что – чего уж там…
Тут она, как практически и во всем другом, была решительно права – приключений оказалось даже более чем достаточно: отъезды, обыски, стихи, путешествия, разбитый железнодорожный шлагбаум и наша со Светланой свадьба в переделкинской пристанционной “стекляшке”, на которой Белла Ахатовна была свидетельницей (“со стороны жениха”), “западные корреспонденты”, “Голос Америки”, “перестройка”, “демократизация” и смерти, смерти, смерти. Близких и друзей. Разрушение квадратуры неведомого круга, в котором живут и выживают люди.
Мне запомнилась свадьба Жени и Светы.
Наша немногочисленная группа друзей, включавшая в себя и более старшую по возрасту Инну Соловьеву и Веру Шитову, и, конечно, всегда скептического Дмитрия Александровича Пригова, и нас с Беллой, проявляла подлинное волнение и сопереживала Жене и Свете. Мы все старались внести в ритуальное действо ноту независимости и артистизма, чтобы пересилить казенщину и официальность, сопутствующие традиционному обряду.
Брошенная на снег голубая скатерть (подаренная нам Параджановым и передаренная нами в этот день молодоженам) и попытки налить шампанское в кривящиеся и падающие от неровности снега стаканчики…
Быт нашей дружбы сопровождали записочки, коих было написано великое множество по случаю или стихийно, как правило, на обрывках бумаги, на рваных конвертах, на всем, что попадалось под руку. Своим видом они доказывали, что наш век – не время эпистолярного жанра, но своей сутью свидетельствовали о подлинных человеческих отношениях и о духовной близости, существовавшей между нами в то время.
Констатирую: титанический жизненный труд короля богемы Бориса Мессерера не пропал даром. Эстетизм спас культуру, и мы отдыхаем, как дядя Ваня, наслаждаясь последствиями этого процесса.
