И вот это ощущение – превыше отчаянья – оно мне в жизни запомнилось как правильное, потому что вот этого нытья вокруг всегда было много и лишних таких рыданий. Белла дала мне какие-то знаки творческого внимания, потому что по ходу нашего общения она мне говорила вещи положительные. Я увидел рождение современного творчества в ее подходе к поэзии, были элементы именно того, что потом превратилось в серьезную и важную модель.
И вот когда мы это обобщаем, когда с одной стороны существует Боря, как король богемы, с очаровательными друзьями, с очень, очень, очень серьезными друзьями: посмотрите эти плотниковские фотографии… А с другой стороны Белла – идеал творчества… И Борис-художник. Все это была очень сильная картина. А с другой стороны, он так же спокойно, почти равнодушно отдал свою мастерскую для вернисажа “Метрополя”. Откуда и появилась эта замечательная фотография Валеры Плотникова, где мы все сидим на ступеньках, и все мы такие молодые, удивительные, и кажется, что вот-вот Россия найдет свое избавление и все решится наконец…
И эта фотография, и эта картина, она все равно так и останется, как остались лучшие моменты жизни России. Пройдет двести, триста лет, и эта фотография будет восприниматься как определенная часть русского возрождения. Это важно. Боря, я должен тебе сказать, что жизнь прожита не зря. Что-то получилось.
Юрий Кублановский
Вспоминаются и другие участники “Метрополя”. Юрий Кублановский, тогда начинающий поэт, писал короткие лирические стихи, которые, казалось бы, были совсем далеки от политики. Неожиданно для нас он принес в альманах стихи, полные гневного осуждения других литераторов, вставших, как он считал, на путь конформизма и заискивания перед властью.
Для меня было очевидно, что в Юре просыпается стихийный протест. В силу задора и молодости Юра много общался с молодыми поэтами, был членом общества СМОГ (одна из расшифровок этой аббревиатуры: “Самое молодое общество гениев”) вместе с Леонидом Губановым, Славой Лёном, Александром Смогулом.
Юра жил в Апрелевке – следующей после “Мичуринца” станции, если ехать на электричке. Дача, которую Белла арендовала у Литфонда, была расположена ближе к платформе “Мичуринец”. Такое близкое соседство Юра считал счастливым и очень часто появлялся у нас на даче.
Гости приходили к нам стихийно – “на огонек”, зная, что будут приняты тепло и с радушием. Несмотря на разгром альманаха, самые молодые его авторы организовали издание нового альманаха – “Каталог”, куда вошли и те, кто был опубликован в “Метрополе”, и новые литераторы, желающие напечататься в неподцензурном издании. Среди них оказались Евгений Попов, Владимир Кормер, Дмитрий Пригов, Евгений Харитонов, Николай Климонтович, Филипп Берман, Евгений Козловский. Вся эта молодежь также присутствовала в мастерской и в Переделкине.
Юрий Кублановский написал замечательное стихотворение, вспоминая это время:
В столице варварской над суетой мирской
есть легендарный дом на тихой Поварской.
Там некогда пожал нам потные ладони
суровый Генрих Бёлль; синьор Антониони
там пил на брудершафт с богемой продувной.
Дни баснословные! И посейчас со мной
и вопли хриплые певца всея Союза,
и Беллы черная и складчатая блуза,
усмешка Кормера, Попова борода…
залить за воротник не худо в холода,
хоть я уже не тот.
Тускнеющий, что складень,
бесцельно, суетно набегавшийся за день,
бессмысленно лежу в своей норе.
Но даже и тогда – на жиденькой заре
целительно живит таинственная вера
в способности и кисть маэстро Мессерера!
1994
Приезжал в Переделкино и поэт Алексей Парщиков, с которым в дальнейшем нас еще больше сблизила гастрольная поездка в Данию с группой известных поэтов.
Юрий Кублановский приходил часто с Владимиром Кормером – замечательным молодым писателем, к тому времени успевшим издать на Западе роман “Крот истории”, имевший большой общественный резонанс. Сам Кормер, вместе со своей талантливой женой – скульптором Анной Мунц, жил очень тяжело, совершенно без денег, без работы. Он был уволен из Института философии из-за публикации на Западе и никуда не мог устроиться. Этот красивый человек держался исключительно мужественно, но я видел, как ему было тяжело жить при таком раскладе.
С Юрием Кублановским происходили какие-то удивительные истории. Своей антисоветской позицией и тем, что печатался на Западе, он навлек гнев КГБ, и у него в квартире в Апрелевке был произведен обыск. Квартира у него была однокомнатная, но в ней ухитрялись жить шесть человек. Он сам с женой и ребенком, отец жены – сумасшедший старик, вечно ходящий в кальсонах, и еще кто-то из родственников.
Обыск обычно бывал неожиданным, вот и к Кублановскому кагэбэшники нагрянули ночью. Прятать книги в перенаселенной квартире было некуда, и, когда раздался среди ночи неожиданный звонок в дверь, Юрий положил книгу Надежды Яковлевны Мандельштам, изданную на Западе, на табуретку, стоявшую посреди комнаты, а сверху бросил на нее запачканную детскую пеленку и пошел открывать дверь. Вошедшие сотрудники органов изумились количеству людей, проживающих на таком крошечном пространстве. Ведь их информировали о том, что в квартире живут “враги народа”, хорошо оплачиваемые западными империалистами. Один из пришедших чекистов привычно сунул руку в большую бадейку с какой-то крупой и вытащил оттуда книгу Солженицына. Другие члены бригады тоже не дремали и поживились какими-то брошюрами. Но грязную пеленку на табуретке, стоявшей посреди комнаты, никто не рискнул потревожить, и на следующий день торжествующий Кублановский появился у нас на даче в Переделкине с рассказом о том, как он спас книгу Надежды Яковлевны.
Несмотря на тяжелейшие условия жизни, Юра Кублановский не потерял бодрости духа и искал возможности заработка. Так, он устроился работать церковным сторожем в Николо-Архангельскую церковь. Чтобы попасть на работу, ему необходимо было проехать на электричке из Апрелевки до Москвы, потом на метро через весь город и снова на электричке до Николо-Архангельской церкви на другом конце столицы.
Однажды Жене Попову пришлось днем поехать на встречу с Кублановским, чтобы получить подпись под каким-то документом. Претерпев долгую дорогу и найдя церковь, в которой работал Кублановский, Женя застал впечатляющую картину: на церковном дворе в тени сидел Юрий в шезлонге и читал набоковскую “Лолиту”, а перед ним стояли три открытых гроба с покойниками. Юрий же оставался невозмутимым и не мог оторваться от чтения.
Когда вечерами Кублановский приезжал в Переделкино, он преподносил нам тоненькие книжечки своих стихов, им самим напечатанные на машинке на газетной бумаге, с короткими дарственными надписями. Например, на книжечке “Вместе” он написал:
Дорогим Белле и Боре – на память и с любовью – эти незаконченные этюды. Юра. 8.2.1980
Юрий Кублановский, печатавший свои стихи в журналах “Континент” и “Грани”, находился под пристальной опекой соответствующих органов и постоянно вызывался на допросы в Комитет госбезопасности к печально известному по преследованию Георгия Владимова и его жены следователю Губинскому. После допросов возбужденный Кублановский приезжал к нам и делился подробностями. Мы с ним подолгу бродили по переделкинским аллеям, и тогда-то возник план спасения его литературного архива от возможного изъятия при аресте.
