На следующий день к тете Дюне приехали из Череповца внуки и другие близкие, и бедная тетя Дюня с грустью и извинениями просила нас переночевать одну ночь на сеновале, чтобы родственники не обиделись. Мы лежали на надувных резиновых матрацах среди великого множества каких-то насекомых, беспрерывно шуршавших в сене возле уха. Над нами была растянута полиэтиленовая пленка, предназначенная служить защитой от дождя, лившего с неистовой силой через дырявую крышу прямо на нас.
Под пленкой мы укрывали транзистор, издававший какие-то хриплые стоны, но в деревне, вдалеке от глушилок, все-таки можно было разобрать слова ведущего радиостанции “Свобода”, транслирующей торжественную встречу Жоры и Натальи Владимовых во Франкфурте-на-Майне. До нас доносились речи, прославлявшие Владимова как выдающегося писателя и гражданина, их перебивали марши духового оркестра, встречавшего “героя сопротивления”. В это время внизу под сеновалом слышались отголоски продолжавшейся драки с топорами между Шуркой и его сыном, визги женщин, пытавшихся образумить дерущихся, причитания тети Дюни и протяжное мычание коров, тоже реагирующих на происходящее.
На фоне всей этой живописной картины прозвучал тихий голос Беллы:
– Бедный, бедный Жора! Ведь он мог быть сейчас здесь, рядом с нами!
После отъезда Жоры, Натальи и Елены Юльевны мы могли следить за событиями, связанными с их судьбой, только по “вражеским голосам” и по разговорам о них с нашими общими друзьями. Мы знали, что Жора был приглашен на должность главного редактора НТСовского журнала “Грани”, выходящего во Франкфурте. События, связанные с пребыванием его в этом качестве, многократно описаны в разного рода публикациях эмигрантской прессы и отчасти в этом повествовании. Вскоре после того, как он стал главным редактором, у него начались разногласия с издателями, каким должен быть журнал. Георгий Николаевич и свои вещи писал все более свободно, и журнал видел литературным, а не политическим. В итоге Жора руководил журналом два года (1984–1986).
Когда в 1988 году мы с Беллой присутствовали на писательском конгрессе в Мюнхене, о котором позже, Белла плохо себя почувствовала и попала в “Frauenclinic”. После больницы надо было прийти в себя в домашних условиях. Ира и Володя были искренне рады принять ее у себя в пригороде Мюнхена. А мне было необходимо лететь в Москву по делам. Но мне хотелось воспользоваться случаем и повидать Жору и Наталью Владимовых, ведь Франкфурт-на-Майне довольно близко по нашим меркам. Я созвонился с Жорой и взял билет на поезд до Франкфурта, предварительно заказав авиабилет до Москвы.
Жора с Наташей встретили меня на вокзале. Пока мы бесконечно ехали в небольшой городок Нидернхаузен, где они жили, – по прекрасной дороге с бесчисленными поворотами, я совершенно потерял ориентацию, но наконец мы остановились у их дома и поднялись в квартиру. Я всегда исключительно чутко относился к выбору места проживания, стараясь найти хотя бы тень обаяния, например, в виде из окна или в расположении жилища. Увы… Мне показалось, что это место было выбрано чисто практически, без какой-либо другой идеи. Квартира была довольно большая, довольно неухоженная, но после долгих разговоров в машине все равно было хорошо сесть за стол с друзьями и порадоваться тому, что мы снова вместе.
Наталье было чем похвастаться: она продемонстрировала немалое количество своих публикаций в газете “Русская мысль”. Постепенно она стала известным литературным критиком, что не помешало, как и раньше, принимать участие во всех делах Владимова.
Жора, как всегда, был предельно собран, сосредоточен и весь в себе. Предметом наших с ним разговоров в тот вечер были его разногласия с издателями “Граней”. Он переживал это как трагедию, но оставался непреклонен в своих убеждениях. Я привез им много стихов Беллы. Вечер прошел очень интересно для всех. Но уже надо было ложиться спать, потому что утром нас ожидала дорога в аэропорт.
Утром Жора и Наташа провожали меня и с грустью махали мне на прощанье, как мы с Беллой когда-то – им, отправлявшимся в изгнание.
Несмотря на разлуку и отсутствие регулярной переписки, духовная связь между нами не прерывалась. Жора, пересылая нам рукопись своей новой повести, спрашивал наше мнение об этой вещи. И тогда, и сейчас, через десятилетия, меня трогает такая доверительность.
Конец эмигрантского периода прошел для Жоры исключительно тяжело. Не стало Натальи. После ее ухода он не мог жить на Западе, одиночество стало непереносимым. Она многим казалась тираном, но для Жоры все было иначе: не стало близкого, любимого человека, заботившегося о нем, оберегавшего каждый его шаг. Владимов ушел в себя и не реагировал на дружеские приветы. Окончательно вернуться в Россию ему не удавалось по простой причине – отсутствия жилья. С квартирой пришлось расстаться, когда он был изгнан из страны. Московские власти не хотели позволить себе простой жест искупления вины по отношению к изгнаннику и вернуть Владимову квартиру. Это доставляло Жоре дополнительные мучения.
В последние приезды Владимова в Москву, посвященные важным событиям его жизни, мы продолжали встречаться, но даже очевидные успехи, связанные с признанием его как писателя, не приносили ему радости. Выглядел он отрешенно. Так было, когда Жоре вручали почетную премию “Русский Букер” в Доме архитектора. И такое же впечатление от его настроения осталось после презентации четырехтомника Владимова, проходившей в Малом Манеже. Жора был со своей дочкой, которая заботилась о нем, но и в эту встречу я ощущал, что на душе у него тяжесть.
Пунктир наших встреч прервался. Но как-то мы с Беллой оказались в Доме творчества писателей в Переделкине. Как всегда, вечерами к нам заходили люди, и мы проводили время в скромном застолье на лоджии нашего номера. И вот кто-то обронил, что Владимов живет в доме Литфонда, напротив резиденции патриарха. Я прекрасно знал этот дом. Когда-то это был участок Володи Мороза, который успел построить замечательный забор из квадров известняка, добытого из фундаментов московских домов, разрушенных при прокладке Нового Арбата.
Мороз был арестован и провел в заключении четыре года, его участок конфисковали и передали Литфонду. Потом на этом месте возвели двухэтажный дом на четыре семьи с отдельным входом для каждой. Вот сюда я и пришел в надежде застать Жору. В других секциях дома жили знакомые литераторы – Николай Панченко с семьей и Георгий Поженян.
Жора выглядел очень плохо и был в тяжелом депрессивном состоянии. Тем не менее обрадовался моему приходу и согласился пойти повидать Беллу. По дороге я старался разговорить его, Жора отвечал немногословно и отказывался от всего, что я предлагал. За столом он повеселел, мы выпили, как в прежние годы. Он был очень рад видеть Беллу, а она целовала и обнимала его. Жора был очевидно растроган, и мне тогда показалось, что наши встречи продолжатся.
Судьба распорядилась иначе: больше мы уже не встретились. Но Беллу никогда не оставляли мысли о Георгии Владимове.
Владимир Войнович
Мы с Беллой очень сблизились с Володей Войновичем в последние годы брежневского “застоя”. Войнович – писатель, решившийся на открытое противостояние власти. Я уверен, что для многих его поступки были прямым укором собственной совести. Вокруг Войновича существовал некий ореол, никого не оставлявший равнодушным, но никто не решался следовать за ним.
