Мы с Беллой чувствовали, что Володя нуждается в дружеской поддержке и внимании. Он жил в одном доме с Беллой на улице Черняховского, 4, в соседней парадной, и мы часто бывали у него в гостях. Когда мы заходили в подъезд, недремлющая лифтерша, несомненно, соответствующим образом ориентированная органами госбезопасности, окидывала нас мутным подозрительным взором и что-то помечала в специальной тетрадке. В этот подъезд жильцы-писатели старались без нужды не заглядывать, боясь оставить след в ее ежедневнике.
Во дворе существовало более внушительное прикрытие в виде двух оперативников – “топтунов”. Причем меня всегда поражало, что они одеты были вполне узнаваемо, во что-то вроде униформы: черные пальто с отложными бархатными воротничками. Они молча прохаживались вблизи подъезда и всегда были явно раздражены своим унизительным занятием – многочасовым хождением перед парадной или около машин.
Володя и Ира нам всегда безмерно радовались. Мы были для них живой ниточкой связи с внешним миром, потому что в то время с ними мало кто поддерживал отношения. Конечно, у Володи были друзья – Владимир Корнилов и Лариса Беспалова, Бен Сарнов и его жена Слава. Володя общался с Андреем Сахаровым и Еленой Боннэр. Это были замечательные люди, и дружбы эти носили идейный характер, но думаю, что только с нами Володя полностью расслаблялся. У нас была подлинная человеческая близость.
К тому времени на Западе уже состоялась публикация романа “Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина”.
Ожидание книги о Чонкине на русском языке, которая должна была выйти в “ИМКе ПРЕСС”, длилось два года: русскоязычное издательство настолько затянуло публикацию, что в Германии и Швеции книга в переводах вышла раньше.
Конечно, для Володи выход книги в свет был большой радостью и защитой в его отношениях с КГБ. Его имя было признано во всем мире.
Противостояние с властью
Выход в свет повести-памфлета “Иванькиада” за рубежом вызвал новый скандал с гражданином Иванько – ответственным работником аппарата Министерства иностранных дел. Перипетии тяжбы с этим субъектом за комнату в писательском доме легли в основу сюжета.
Когда мы приходили, Володя сразу бросался к заветному холодильнику, доставал оттуда, как правило, виски и наливал в качестве аперитива. Ира готовила и накрывала стол с обычными селедкой, картошкой и квашеной капустой. И тогда все внешние обстоятельства исчезали, мы радовались друг другу и забывали о враждебном мире. Есть замечательное свидетельство самого Володи об этом времени в виде дружеской пародии на Беллу, ей же посвященной, под названием “Баллада о холодильнике”:
Воспоминаний полая вода
Сошла и ломкий берег полустерла…
Нальем в стаканы виски безо льда,
Ополоснем сухую полость горла.
И обожжем полуоткрытый рот,
И помянем, мой друг и собутыльник,
Давнишний год, метро “Аэропорт”,
Шестой этаж и белый холодильник,
Который так заманчиво журчал
И, как Сезам, порою открывался,
И открывал нам то, что заключал
В холодных недрах своего пространства.
Пусть будет он во все века воспет
За то, что в повседневности враждебной
Он был для нас как верный терапевт
С простым запасом жидкости целебной.
Была его сильна над нами власть,
Была его к нам бесконечна милость…
К нему, к нему душа твоя влеклась,
Да и моя к нему же волочилась.
А на дворе стоял тогда застой,
А на дворе стоял топтун ущербный,
А мы с тобой садилися за стол —
И холодильник открывался щедрый.
Володя занял бескомпромиссную позицию во взаимоотношениях с Союзом писателей и с вышестоящими инстанциями. Вот строчки из его открытого письма руководству Московского отделения Союза писателей (февраль, 1974):
Я не приду на ваше заседание, которое будет происходить при закрытых дверях втайне от общественности, то есть нелегально. А я ни в какой нелегальной деятельности принимать участие не желаю.
Ложь – ваше оружие. Вы оболгали и помогли вытолкать из страны величайшего ее гражданина [Солженицына. – Прим. авт.]. Вы думаете, что теперь вам скопом удастся занять его место. Ошибаетесь! Места в великой русской литературе распределяются пока что не вами. И ни одному из вас не удастся пристроиться хотя бы в самом последнем ряду.
Правда, отношение Володи к Александру Исаевичу по жизни сильно менялось. Он сам много писал об этом, и для меня очевидно, что это только его проблема и только ему самому следует формулировать свою позицию.
В своей автобиографической книге Войнович рассказывает о том, как Белла попросила его передать письмо в защиту Сахарова в газету “Нью-Йорк таймс”:
Вскоре после высылки Сахарова ко мне во дворе подошла Белла Ахмадулина с вопросом: “Что делать?” Что она лично может сделать в этом случае? Я никогда не был и не хотел быть агитатором и не стал ее ни к чему призывать. Она спросила: может быть, ей поехать в Горький, навестить Сахарова? Я выразил сомнение, что она до Сахарова доберется. Ну а что?
Через некоторое время она принесла мне свое письмо в защиту Сахарова, написанное в ахмадулинской изящной манере, может быть, для того случая излишне изящной. Просила передать иностранным корреспондентам с целью публикации в западной прессе. Я ее предупредил, что это будет слишком серьезным шагом, ведущим к большим неприятностям, и я этому способствовать не хочу. Она настаивала. Я отказывался. Потом куда-то ушел. Вернулся поздно вечером и увидел ее. Она стояла перед подъездом, вся в снегу, замерзшая и жалкая.
– Володя, я тебя прошу, ты должен это сделать.
Поняв, что ее желание непреклонно, я взял письмо и отдал его корреспонденту “Нью-Йорк таймс” Крейгу Уитни. <…> Письмо было напечатано в “Нью-Йорк таймс” и передано “Голосом Америки”. Его изысканная форма ввела публикаторов в заблуждение, они, многократно передавая текст, называли его поэмой.
Лев Копелев и Константин Богатырев
В то время многие писатели жили так же, как и Войнович, в домах у метро Аэропорт, в том числе и известные диссиденты Лев Копелев и Константин Богатырев. Так что "топтунам" работы хватало.
Лев Зиновьевич Копелев был большим ребенком. Этот мощный человек с окладистой бородой и правильными крупными чертами лица обладал удивительной детской открытостью взгляда. Я знал, что Копелев послужил для Солженицына прообразом Рубина из “шарашки”, описанной в романе “В круге первом”. “Шарашка” – неправдоподобное для сегодняшнего читателя изобретение советской власти. Научное бюро за колючей проволокой, где выдающиеся ученые, арестованные по ложным обвинениям и отбывавшие срок, работали во имя оборонной мощи страны.
При общении с Левой я понимал, что Копелев и есть тот самый неисправимый большевик-ленинец, который, может быть, и перестал быть сталинистом, но продолжал верить в марксизм-ленинизм. Мне всегда хотелось самому услышать от Льва Зиновьевича изложение его политических взглядов и, может быть, даже поспорить об этом, но человеческая наивность, которую он излучал, обезоруживала его собеседника. Невозможно было устоять перед его добротой и нежностью.
