– Свободу Окуджаве и Чухонцеву!
Я побежал в жилконтору вызывать экстренную помощь. Как всегда бывало в нашей стране, “Лифтремонт” сильно опаздывал. Булат, Олег и кто-то еще из гостей томились в лифте. Чтобы подбодрить их и скрасить ожидание, мы пытались через ограждение лифта просунуть какое-то угощение. В итоге, когда приехали мастера из “Лифтремонта” и освободили наших замечательных поэтов, мы поняли, что самолет Войновича уже приземлился в Мюнхене и, по нашему предположению, Володя уже пил немецкое пиво в ресторане аэропорта.
Как всегда бывало после отъезда друзей, у нас воцарилась зловещая тишина. Мы не имели никаких сведений о том, как устроился Володя и его семья. После всех треволнений, связанных с их отъездом, мы с Беллой поехали в любимую Тарусу, где на природе становилось как-то спокойнее. Там Белла написала стихотворение, посвященное Володе.
Ладыжино
Я этих мест не видела давно.
Душа во сне глядит в чужие краи
на тех, моих, кого люблю, кого
у этих мест и у меня – украли.
Душе во сне в Баварию глядеть
досуга нет – но и вчера глядела.
Я думала, когда проснулась здесь:
душе не внове будет взмыв из тела.
Так вот на что я променяла вас,
друзья души, обобранной разбоем.
К вам солнце шло. Мой день вчерашний гас.
Вы – за Окой, вон там, за темным бором.
И ваши слезы видели в ночи
меня в Тарусе, что одно и то же.
Нашли меня и долго прочь не шли.
Чем сон нежней, тем пробужденье строже.
1981
Мы понимали, что должно пройти какое-то время, чтобы наши друзья могли акклиматизироваться в Мюнхене. Наконец мы получили первое письмо от Володи из Штокдорфа, пригорода Мюнхена, где он обосновался:
Белочка и Боря!
Пользуюсь оказией, чтобы черкнуть вам пару строк и напомнить о своем существовании.
Недавно вернулись из U.S.A. В общем, конечно, здорово, но за два месяца надоело. Захотелось по крайней мере сделать перерыв, здесь, в Европах, жизнь поспокойнее, Германия вообще очень милая страна, а Мюнхен, может быть, так говорят, из лучших ее городов. Если бы здесь еще говорили по-русски!
Милые, золотые, очень вас не хватает, здесь, Боря, пиво в банках, бочках и бутылках… Да что говорить, ты-то хоть видел. А впрочем, жигулевское тоже неплохо. Жизнь здешняя хороша, да не наша.
Вчера сюда приехал Лева. Они с Раей в виде особой чести получили немецкие паспорта. Лева доволен, а мне странно: как это вдруг на старости лет стать немцем хотя бы по паспорту.
Хотя с этим паспортом гораздо удобнее, чем с моим, на который глядят, как в афишу коза, нет, пожалуй, точнее: берут как бомбу, берут как ежа.
И это все чепуха. Не привык я писать письма, учусь. А хотелось бы посидеть у нас на кухне, чтоб Белла залезла в холодильник, налила себе, тут и мне бы чуть-чуть досталось. А Ирке и крыть нечем – я же не просто пью, а за компанию.
Я все-таки надеюсь, что, как говорит Белла, мы не разойдемся на этом свете (может быть, какой-то другой глагол?) [Белла говорила “Не разминемся!” – Прим. авт.] – свидимся еще и пива (я согласен на жигулевское) попьем. Если не будет войны, то эта межеумочная эпоха должна же закончиться каким-то выходом.
Насчет приглашения в Америку я оказался плохим помощником, они как-то все сейчас жмутся с деньгами, а очень важных людей, кроме Дж. Кеннана, я не встречал. А с ним разговор у меня не получился. Сюда, в Германию или вообще в Европу, организовать что-то легче. Здесь у меня больше и времени, и возможностей. Я уже говорил (осторожно) с разными людьми, что-то мне обещали, но я буду говорить еще. Здесь приглашения можно организовать официальные и частные (какие лучше?). Можно от здешней академии, в ней состоят не только отщепенцы, но и Вознесенский, и Щедрин (тем более родственник). Можно от какого-нибудь (или каких-нибудь) университетов. В общем, приглашения будут, хотелось бы, чтоб можно было ими воспользоваться.
Белочка, пришли мне для личного пользования (они от меня никуда не уйдут) твои последние стихи. И посвященные мне, и другие.
Целую вас за всех нас, привет всем, кому захотите его передать.
Володя
28.06.81
Stockdorf
Через некоторое время мы получили крошечную записку от Иры Войнович, в которой тоже присутствовал некий отблеск этой бездны между нами:
Белле – от Володи,
Боре – от Иры,
Лизе – от Оли.
Целуем! Обнимаем! Целуем!
Сказать, что скучаем по вас, – значит ничего не сказать. Володя грозится написать длинное письмо. По-моему, даже начал. Передайте привет всем, кто нас помнит. Неужели мы никогда не увидимся?
Ира
10.07.1981
Вскоре после отъезда семьи Войновича из страны его лишили советского гражданства. В ответ на это Володя написал открытое письмо Брежневу…
Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после нее.
Будучи умеренным оптимистом, я не сомневаюсь, что в недолгом времени все Ваши указы, лишающие нашу бедную родину ее культурного достояния, будут отменены.
После первого короткого письма наступил длительный перерыв в нашем общении. И несмотря на то, что я написал Володе длинное письмо с описанием нашей жизни, ответа мы не получили.
Наконец, по прошествии полугода, пришло долгожданное подробное письмо от Володи с описанием их жизни на Западе:
Дорогие Белла и Боря!
Вот уже год с лишним, как мы здесь, и много месяцев, как я собираюсь написать вам длинное и обстоятельное письмо. Иногда я звоню вам, но каждый раз без успеха.
Боря написал такое прекрасное письмо, что я даже не берусь соревноваться. У нас телефон и постоянное сознание, что твои письма, кроме адресата, будут читать и посторонние люди, совершенно убили культуру писания писем, которая здесь, на Западе, еще не утеряна, здесь все пишут друг другу по всякому поводу и без него и гораздо больше нас набили на этом руку. Мы по-прежнему живем в нашей деревне Штокдорф (Палкино), живем с перерывами, много приходится (особенно мне) ездить. Слово “приходится” вам покажется странным, но часто именно приходится. За это время я объездил около десятка стран и очень редко где-нибудь чего-нибудь видел. Например, недавно второй раз был в Лондоне. Первый раз ездил по приглашению издательства, давал интервью, выступил с лекцией, пару раз прошелся по Оксфорд-стрит и посмотрел два фильма. В этот раз Би-Би-Си пригласило меня на пять дней прочесть сокращенный вариант “Претендента”, я пробыл дней десять, с утра до вечера торчал в студии, переделывал то, что они сделали из книги, и опять уехал, не повидав ничего. Точно так же я не видел ничего в Париже. В Нью-Йорке я за время своего мотания по Америке был раза три или даже четыре, но походил по нему только на пятый раз, когда осенью приезжал на “московскую” книжную ярмарку (отчет об этом был в Литгазете). На этот раз у меня было дней пять совершенно свободных, я ходил по Нью-Йорку днем и ночью, и как-то никто на меня не напал.
