– Тихо-тихо, – говорит Алеников. – Ты знаешь, кого сейчас выгнал из кабинета?!
– Кого?
Тот говорит:
– Кого-кого, Беллу Ахмадулину! А ты знаешь, кто такая Белла Ахмадулина?
– Ну, знаю, поэт. Что ж мне, поэт – не поэт… Я врач. Больные для меня важны.
– Ты что думаешь, что она тебе это простит, что ты ее, Ахмадулину, из кабинета выгнал?! Ты знаешь, у нее связи какие? Ты это можешь себе представить своей башкой безмозглой? Ты понимаешь ли, идиот, что тебя гэбэшники подставили? Тебе велели Пригова подзадержать, значит, тут, хотя он здоров абсолютно. Ты знаешь, что у нас перестройка начинается, а поэта в психушку забрали. И еще твоя фамилия не фигурирует, а когда она будет фигурировать, то ты будешь врач-преступник, а гэбэшники тебя сдадут с удовольствием, они скажут: “Мы не врачи и никакого отношения не имеем, а это врач устроил международный скандал”. Сейчас ПЕН-клуб поднимется. Ты что думаешь, это просто, что ли, так? Ты зря так сделал. Это твоя очень глупая ошибка. Давай лучше не забывай об этом.
До главврача наконец доперло, что Ахмадулина не просто поэт, который что-то пишет там, а еще и обладает силой, которая и его смять может. И он понял, что гэбэшники его сдадут в два счета. Пригов законов не нарушал, в падучей не бился на улице. Бумажку повесил? Это еще доказать надо. Такое вот дело. Его благополучно отпустили. Это история имеет, по-моему, большое значение, и она более поучительна, чем если бы врач сразу сказал:
– Ну конечно же, сейчас его отпустят…
Елена Шварц
Драгоценный образ Лены Шварц я бережно храню в памяти. Мы впервые встретились в Ленинграде, в доме Эры Коробовой, первой жены Толи Наймана. Эра была весьма гостеприимна и любила приглашать друзей, организуя у себя дома на улице Марата подобие салона, а если это звучит слишком громко, то просто можно сказать, что звала знакомых поэтов и художников вечером на огонек. Зная, что мы с Беллой находимся в Питере, и вспоминая нашу дружбу с Толей, позвонила и пригласила в свой дом, чтобы встретиться с Леной Шварц, Леной Игнатовой и еще с кем-то из ее знакомых. Когда мы приехали и познакомились с дамами, то обнаружили, что на накрытом столе отсутствует водка – о борьбе с пьянством, которая тогда велась, я уже писал.
Я сразу почувствовал, что отсутствие спиртного как-то особенно остро отражается на Лене Шварц, приводя ее в состояние повышенной нервозности. Я вызвался поехать и купить необходимый “продукт”. Достать водку можно было только в хорошем ресторане, естественно, с высокой наценкой, и Лена Шварц пообещала помочь – найти ресторан неподалеку.
Лена производила очень странное впечатление. Первое, что бросалось в глаза в ее облике, – изумительная тонкость черт лица, изящество линий рук, стройность маленькой хрупкой фигурки и при этом необыкновенно нервное состояние, мгновенно передававшееся окружающим. Спиртные напитки, без которых Лена, увы, не могла обходиться, несколько гасили присущее ей перевозбуждение.
Выйдя от Эры, мы поехали на такси на Витебский вокзал, который неизменно радовал меня торжеством архитектуры русского модерна. Я быстро понял, что Лена явно раздражена нехваткой денег, но, когда я купил в ресторане задорого две бутылки водки высокого качества, дал на чай официанту и широко рассчитался с таксистом, ожидавшим нас около вокзала и отвезшим обратно, она заметно успокоилась.
Когда мы приехали к Эре, радость дам была очевидна. Но соотношение настроений Беллы и Лены снова погрузило наше маленькое сообщество в состояние нервного напряжения. Тем не менее в этой ситуации Белла вела себя более выдержанно. После первых рюмок разговор коснулся поэзии, и зазвучали просьбы гостей, желавших услышать стихи. Я попросил Беллу выступить первой, и она начала читать стихотворение про больницу.
Когда Белла закончила чтение, Лена захлопала в ладоши и рассыпалась в комплиментах: она ожидала услышать дивные стихи, подобные сказочным хрустальным дворцам, и вдруг ее слуха коснулись совсем другие, написанные просто, но с ощущением трагедии, которая чувствуется в каждой строчке. Застолье подействовало на всех благотворно, а Елена Игнатова тоже прочитала свои стихи. Сама Лена Шварц читала после всех и очень немного.
Мы с Беллой не теряли дружеской связи с Леной Шварц и в каждый наш приезд звонили ей и встречались в разных компаниях, например, у Эрика Кузнецова и его жены Светланы. Лена зачастую вела себя крайне эксцентрично, что создавало определенные трудности, однако какое-то неформулируемое чувство конечной правды, диктовавшее ей порой безумные поступки, было, по моему разумению, на ее стороне.
Приезжая в Питер, мы с Беллой любили останавливаться в гостинице “Ленинград”. Из ее окон открывался городской пейзаж, сводивший с ума изумительной красотой: в окнах умещались сразу все крупнейшие достопримечательности города: Исакий, Адмиралтейство, Петропавловская крепость, Биржа, Нева, мосты через Неву, крейсер “Аврора” и дальше силуэты петербургских соборов. Кроме того, в гостинице существовали удобные буфеты с прекрасным обслуживанием, расположенные на этажах.
Как-то раз в одном из таких буфетов мы повстречали Эдика Володарского, который внезапно заключил нас в свои объятия. Разгадка его эмоционального порыва была простой: Эдик уже немного выпил и в этот день собирался улетать в Москву, поэтому ему не терпелось поделиться хорошим настроением. Он получил на “Ленфильме” крупный гонорар за сценарий фильма, запускавшегося в производство. Эдик опаздывал в аэропорт, внизу его ожидало такси, но он заказал себе и нам с Беллой по рюмке коньяка, желая, чтобы мы тоже разделили его радость. При этом для усиления впечатления он стал просить нас принять от него в дар килограммовую банку черной икры, которую он приобрел по случаю такого удачного стечения обстоятельств. Мы не успели опомниться, как Эдик уже махал нам на прощание рукой, покидая буфет нетвердой походкой, оставив на столе огромную банку, завернутую в газету.
События разворачивались настолько стремительно, что требовали незамедлительного продолжения. У меня созрело решение передарить эту банку Лене Шварц, поскольку мы к ней собирались в этот вечер, она не была избалована такими подарками. Я позвонил Лене и подтвердил договоренность о встрече. Лена сказала, что ждет нас, но что у нее ничего нет, чтобы принять гостей. Я заверил ее, что как раз с этим у нас все в порядке. Затем перезвонил Саше Кушнеру, сказав, что мы собираемся к Лене Шварц и зовем его с собой. Мы поехали на такси, по дороге захватив бутылку водки. Эффект нашего появления с подарком превзошел все ожидания. Лена и ее замечательная мама Дина Морисовна, многие годы проработавшая завлитом в театре Товстоногова, чуть не заплакали при виде такого угощения. Но белого хлеба в доме не оказалось, нашлась только буханка черного. К этому времени подъехал Саша Кушнер и оказался свидетелем того, как мы, выпивая рюмку водки, намазывали столовой ложкой огромные порции черной икры на тонкие ломтики черного хлеба и таким образом вершили свое застолье. О том, чтобы доесть банку, не могло быть и речи.
Саша Кушнер запомнил этот случай и даже рассказал о нем в своем выступлении на праздновании семидесятилетия Беллы в Фонтанном доме:
