ИЗ РАЗГОВОРОВ С ЛЮБИМОВЫМ:
Б.М.: Юрий Петрович, расскажите про Гришина. Он кто был? Главным в Москве считался, но кто по должности?
Ю.Л.: Да, он был главный в Москве, член Политбюро. Почему я о нем? Потому что мне после этого случая помощник брежневский рассказывал, что Политбюро на заседании решало, как со мной быть дальше. Я подумал, что им делать, что ли, нечего.
Короче говоря, дело было так. Вызывают меня к Гришину. А до этого был звонок его заместителя, и было сказано, что Гришин ждет от меня письмо, в котором я должен рассказать, чем я сейчас занимаюсь и что я все понял и пересмотрел свои взгляды. Я спрашиваю: куда письмо?
Он говорит:
– И напишите, что отказываетесь от ваших заблуждений…
– От какого заблуждения, нельзя ли более точно?
– Репертуарная политика у вас неверная…
– А какие вы ориентиры даете?
– Дело не в ориентирах, а в голове вашей, товарищ Любимов!
– А что, уже гильотина вводится?
– Вы, товарищ Любимов, доостритесь! Покаяние должно быть!
– А! Уже религия вводится?!
– Без шуток. Гришин ждет от вас письмо!
И вот, являюсь я с этим письмом к помощнику, сижу, жду. Сижу, сижу, никто меня не принимает. Сидим вдвоем – помощник и я. И вдруг звонок – звонит мне Людмила Васильевна Целиковская и говорит:
– Что ты там сидишь, немедленно бросай их и домой! Тебе будет звонить Леонид Ильич, понятно?
А помощник все слышит в своем телефоне тоже. И меня этот тип спрашивает:
– Откуда известен мой номер? Он же засекречен!
Я говорю:
– Ну вот видите, когда звонит Леонид Ильич, он сразу рассекречивается.
– А письмо ваше можно посмотреть?
– Пожалуйста.
Он прочитал и спросил:
– Вы решили в этом духе?
– Да, я решил.
– Должен сказать вам со всей прямотой – маловато!
– Маловато в смысле текста? Подтекст в каких рамках?
– Сейчас, я чувствую, вам надо бежать…
И он “бежал” со мной до лифта, пошел наверх к Гришину, а я вниз и скорее в машину – домой.
Звонят от Леонида Ильича и говорят, что, как только будет у него время, он меня примет. Я сомневаюсь, что вряд ли кто послушает. Но меня заверяют, что “послушают” и все соберутся даже в субботу…
И помощник Брежнева мне говорит:
– Все явятся. Но вот вам мой совет. Вы там не бравируйте, а так деликатно, и они все будут делать…
Через некоторое время меня опять вызывает Гришин. У него лежит на меня донос. Во-о-от такой, я не преувеличиваю…
Гришин поворачивается, а за ним стоит его холуй с карандашиком и блокнотом, и, как только шеф скажет, что делать: убить – не убить, выслать, наградить, – он будет писать.
А Гришин из доноса читает по одному предложению и спрашивает:
– Говорили?
– Говорил!
– Мало наказали…
Читает дальше:
– Говорили?
– Говорил!
– Да-а-а…
Сокрушается. И так продолжалось, не поверите, часа два. Я думаю, ну, может быть, он хоть в сортир, сукин сын, пойдет? Или мне сказать, что схватило живот, и убежать? Ну вот, я обдумываю, а он все читает и повторяет:
– Мало наказали, мало наказали…
И мне так осточертело все на свете, я мрачно смотрю на него, и мне уже все равно абсолютно. Я посмотрел на него тупо и сказал:
– Я считаю, что это колоссальное унижение мое!
А потом не вытерпел и тихо добавил:
– Товарищ Гришин, вы – мудак!
Он закричал:
– Что, что он сказал?
Холуй:
– Не слышал!
Гришин мне:
– Говорили?
– В каком смысле?
– Вы что-то произносили?
– Это я про себя…
Вот так довести человека, что он говорит такое.
Б.М.: Как вы вышли оттуда?
Ю.Л.: Ну, он вид сделал, что ничего не было.
Б.М.: Он не понял, что такое возможно, не мог себе представить…
Ю.Л.: Нет, я сказал тихо, но внятно… Думаю, ему помощник сказал, что мне предстоит разговор с Брежневым и ничего со мной сделать нельзя. А я все время благословляю отца своего. Как он посадил меня напротив, вот как мы с вами: “Слушай, я ухожу из этого мира. Что бы они с тобой ни делали – ничего не подписывай!”
Он был такой крепкий и сильный человек, и он был богатым. Это тот случай, когда богатый стал нищим. Отец был образованный, высшую школу окончил. В мундире они ходили. Коммерсантов готовила себе Россия. Дед-то у меня был крепостной мужик, помещик дал ему два гектара, и он хозяйство свое завел, стал кулаком. Так что биография у меня идеальная – от крестьян, от земли. И я всегда отца помню.
Еще один пример того, как Юрий Петрович самозабвенно отстаивал собственное видение спектакля и как настойчиво добивался воплощения своих идей на сцене.
Спустя долгое время, уже в самом конце жизни, мы снова обрели друг друга. В последние полтора года я стал бывать в доме у Кати и Юрия Петровича постоянно, раз или в два в неделю. Мы вели бесконечные разговоры о задуманном спектакле и о жизни, понимая друг друга с полуслова. И вообще это была счастливая пора.
