Ну а сестры, а четверо детей, кормилицы, няньки, слуги, французские вина… Исполненный достоинства он был человек. И как он учил своего младшего брата Леву, наставлял его. В молодости Лева много ошибок совершал, он его умолял: не делай долгов, не заводи плохие знакомства. Лев Сергеевич Пушкин ему в Михайловское привез пьесу Грибоедова, Пушкин потом сказал про комедию, и это очень примечательно: “Есть только один умный человек – это автор”. Ну что, Чацкий – резонер просто. Пушкин говорил: “Половина этих слов войдет в пословицы”. Так что он не ошибался.
Наталья – такая красавица, но похожая на Пушкина – со своей сложной судьбой. Как он ей сказал: “Держи по мне траур два года, потом выходи замуж”. Понимал, как жить. Она семь лет держала траур. В имении родительском страдала, а потом вышла замуж через семь лет. За прекрасного человека, который любил ее, был прекрасный отчим – Петр Петрович Ланской, русский генерал. Стали детей рожать тоже…
Поведение Пушкина с декабристами. Меня спрашивали, что это за легенда – про зайца. Я объясняла, что это не легенда, даже памятник на этом месте стоит. Битов соорудил. Пушкин хотел удрать из Михайловского, а был декабрь 1824 года. Пушкин был суеверный, если бы заяц не перебежал дорогу, он бы попал 25 декабря на Сенатскую площадь. Царь его потом спросил: “Ты, Пушкин, если бы ты оказался на Сенатской площади, был бы с ними?” Пушкин сказал: “Да, Ваше величество”.
Вот Пушкин и остался в Михайловском и тосковал сильно. Там и Пущин его навестил.
Если проследить, у меня часто в стихах присутствует Пушкин, в одном случае просто написан отрывок из маленькой поэмы о Пушкине. А вообще-то он у меня безымянный – все время, все время. То ссылка на него, то какие-то намеки на его стихи, на его присутствие. Там – любовь моей души…
Любовь души моей, вдруг твой ослушник – здесь
и смеет говорить: нет воли, нет покоя,
а счастье – точно есть. Это оно и есть.
…Пушкин самые светлые ощущения рождает. Самые светлые, да… Это так, но потом все равно грустно, вот и Лиза с Аней уже тоже заметили, что мама начинает с прекрасного, очень светлого и такого утешительного и обязательно все кончается печально. Так и в жизни. И у Пушкина тоже. Ему Даль объяснил, что он великий человек. Знаешь, словарь Даля… Я без него совершенно жить не могла… И про Солженицына известно, что там, в лагере, он читал словарь Даля…
Б.М.: Все стукачи были в изумлении.
Б.А.: …Пушкин спросил Даля, что такое выползень. Даль сказал: “Это когда меняют шкуру. Вот у змей остаются выползни – старая шкура”. Я это видела, когда в Сортавале жила, на гору поднималась, и там лежали шкурки. В стихах у меня описано: “выползень”… Сортавальские стихи все очень хорошие, но дело не в них, а в Пушкине. И вообще, перед ним нельзя никогда провиниться – такой безукоризненный…
И вот это выползень… или выползина… У Даля – выползина… Даль сказал, что шкурка такая еще от стрекозы остается или от бабочки. Пушкин засмеялся и показал Далю на свой новый сюртук. Пушкин сказал: “Посмотрите, какая выползина, я в ней такое еще напишу! Он еще мне послужит!”
Этот сюртук с Пушкина спороли, чтобы облегчить страдания, когда он умирал… И он сказал Далю: “Выползину тоже возьми себе!..”
Вот так, послужил…
И когда он уже умирал, Даль держал его за руку, а он тянулся все выше, выше, выше. Там книги были, так он к ним тянулся – как будто так и ушел в книги…
Счастье думать о нем, вспоминать, и это навсегда, за все награда. И все великие таковы.
“Эти глаза мне казались очень трагическими”
Б.А.: Вот история у тети Дюни… Когда Шурка рыжий раков наловил и принес… А тетя Дюня строго относилась к Шурке, потому что он все время вымогал напитки, и нам говорила: “Не приваживайте вы Шурку!” Как она молилась, ты помнишь? Встанет и “Отче наш” читает. И мы вставали.
Она мне сказала: “Беля… Ну вот раки-то, Шурка принес, вы же любите. Надо их в кипяток бросить, они же зеленые”.
Вот я одного-то и бросила. Плохо мне стало тут же, я рыдала, все при тебе было. В кипяток, представляешь? Я, по-моему, никогда их больше не ела. Вот эти глаза мне казались очень трагическими, помнишь?
Б.М.: Ты есть его не стала, и отдали мы этого рака коту Ваське, и он его съел до конца вместе с панцирем, так что осталось от рака только мокрое место.
Его прекрасное слово
Б.А.: Прозу вспоминаю… Бунина о Толстом, Бунина о Чехове, просто Бунина. Блок говорил после отъезда Бунина: “Его все прокляли, кроме меня, потому что я ищу этому какое-то объяснение”. Бунин действительно не понимал революцию, ну как можно это понять? И у Бунина все так подробно описано. Например, про Толстого он говорит: “У Толстого где-то сказано, что у него воображение просто развито больше, чем у других. И он говорит про меня что-то в этом роде, что я физически ощущаю человеческую сущность”. И действительно это так, это поразительная проницательность, ничего подобного быть не может.
Как он не нарвался на неприятности при таком характере, при такой гордости? Конечно, все время ходил на грани, и чудом уцелел, и спасся чудом.
А Бунин необыкновенно отчетливо пишет просто про уничтожение страны. У него один герой говорит, что если какую-то рожу, нарисованную на черной доске, смыть мокрой тряпкой – вот что осталось от рисунка. Так и от России. И сколько лет, боже мой… Не очнулись, не исправились. Чтобы напечатать того же Бунина. Вот часто ссылаются на издание 1966 года. Он там рассказывает, как приходил Волошин (это в Крыму было), сказал, что предложил большевикам свои услуги, а они как бы безгрешно: “Какие услуги?” – “К каким-то праздникам октябрьским или ноябрьским украшать город”. И Бунин ему сказал, Волошину: “Что вы собираетесь украшать? Виселицу? В том числе свою?” А Волошин стал отказываться, говорит: “Да нет, я только как поэт, я только как художник, я не как политик”.
Но они на следующий день напечатали в газете статью: “Лезет к нам всякая сволочь. Вот лезет мерзавец Волошин, как будто мы забыли, кем он прежде был. Ну, у Цветаевой он другим был, но это все прежде в каком-то романтическом кругу”.
Поразительная продажность властей, склонность к убийству непреклонная, абсолютная преступность всеобщая… И все-таки надо всем этим как-то стоит Россия, такая, как у Бунина. С мужиками, с господами.
Я прочла Бунина еще давно, молодая была. Как-то они проворонили, в первый раз выпустили книгу, там не было ничего такого, придирались в основном к любовным всяким историям и упрекали его в эротизме. А он возвращал к России, возвращал к самому понятию любви, которая им так владела. Он поразителен. Не помню, успели мы об этом поговорить с Набоковым, но представляю, как Бунин бы удивился, если бы узнал, что какие-то люди в России все-таки есть.
Так что огромное для меня значение и даже сейчас – чтение Бунина.
