Здесь дом стоял. Столетие назад
был день: рояль в гостиной водворили,
ввели детей, открыли окна в сад…
Здесь ныне лют ревнитель викторины.
Ты победил! Виктория – твоя!
Вот здесь был дом, где ныне танцплощадка,
площадка-танц, иль как ее… Видна
звезда небес, как бред и опечатка
в твоем дикоязыком букваре.
Вернулись в Москву, уехали на юг, вернулись в Москву, во мне увеличивалась мысль о Вас, но даже (в доме артиста Козакова) сразу выглядев Вашу книгу, словно она меня окликнула, взяв ее и держа, я ее не попросила на время: то ли громоздкость я в это вкладывала, то ли она посылала мне весть: жду! Вскоре, в моем же доме и моя, она упала мне в руки (у меня прежде две было, одна пропала, другая, подаренная Антокольским, сохранилась, притаилась и – объявилась). Это был ее поступок, грациозный прыжок, доброжелательная жалость. Даритель и подарок, откуда она пришла?
Медленно читая Вашу книгу, я возвращалась туда, где, как обманывает меня память, я родилась и жила и откуда меня похитили злые кочевники.
(У меня есть:
Души моей невнятная улыбка
блуждает там, в беспамятстве, вдали,
в той родине, чья странная ошибка
даст мне чужбину речи и земли.)
У меня действительно есть сильное ностальгическое чувство к той Москве, к той земле, к тому времени повсюду, и, поощряемое чтением, оно казалось мне всемогуществом – выйти на улицу в описываемое Вами. Движение вниз по Тверской, сквозь пред-Рождественское падение снега и свет розовых и голубых фонарей, для важной цели приобретения гравюры и альбома – благодаря Вам, не отнято у человечества.
Анастасия Ивановна, обещайте, что увидимся в октябре. Я и Боря, мы уезжаем на месяц на юг (в Пицунду и ненадолго в Тбилиси). Я найду седьмой номер журнала “Москва”.
Мне грустно прощаться с Вами – на маленькое время до октября.
Но зато из магнолиевых мест какая чудная приманка вернуться в дождик по асфальту: Вас наконец увидеть и все ненасытно говорить с Вами про разные великие пустяки.
Благодарю и целую Вас, и Боря кланяется Вам с почтением и обожанием. Всегда Ваша,
Белла Ахмадулина
Ноябрь 1976 – 3 сентября 1977
* * *
Встреч было очень много, и на Спасской улице в ее квартире, и в Переделкине, и в моей мастерской.
Белла давно хотела написать что-то такое о Марине Цветаевой, что могло бы вместить все размышления о ее поэзии и судьбе. Стихи она писала во множестве, постоянно обращаясь в мыслях к образу Марины, но этого ей было мало. И она написала доклад, который хотела бы прочесть со сцены. Так и случилось – на вечере в Пушкинском музее. Зная, что Анастасия Ивановна в зале, Белла обратилась к ней со словами:
Я почтительно и нежно благодарю прекрасную Анастасию Ивановну Цветаеву, которая превозмогла некоторую усталость, некоторую временную, как мы уверены, хрупкость самочувствия и вот – здесь, передо мной, и возвышает наш вечер уже до каких-то надзвездных вершин.
Анастасия Ивановна слушала выступление Беллы крайне сосредоточенно, боясь что-либо пропустить. А услышав эту проповедь любви к Марине Ивановне, услышав стихи, наполненные болью и обидой, не могла не откликнуться…
Когда мы с Беллой приезжали проведать Анастасию Ивановну в Дом творчества писателей в Переделкине, где она жила в последние годы, то обычно заставали ее в обществе поэтессы Евгении Филипповны Куниной, которая по возрасту почти совпадала с Анастасией Ивановной и много лет с ней дружила. Как правило, они сидели на лавочке и беседовали.
Несмотря на некую отрешенность Анастасии Ивановны от мирских дел, стоило нам заговорить о чем-то волнующем, она преображалась на глазах, и я мгновенно забывал про возраст и радовался, что интерес к жизни ее никогда не покидает.
“Пишите, если не можете не писать”:
Послесловие
Белла получала много писем от не уверенных в себе начинающих литераторов с вопросом: писать или не писать? Об этом молодые писатели спрашивали ее и на личных встречах, и всем Белла неизменно отвечала: “Писать следует только в том случае, если вы не можете не писать”. Я очень хорошо усвоил эту заповедь и осознал меру ответственности, которая стоит за такими словами.
29 ноября 2010 года Белла ушла из жизни.
Через какое-то время я сам начал писать, вспоминая прожитые вместе годы. Но меня постоянно одолевали сомнения: за свое ли дело я берусь? Я сам не понял, как это случилось, но ясно ощутил, что не могу поступить по-другому. В эти дни во мне действовал инстинкт самосохранения, заставивший взять ручку и начать записывать все, что помню, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. По существу, наверное, это и была “невозможность не писать”. Я так подробно говорю об этом, потому что мне не хотелось провиниться перед заветом Беллы. И еще – я не был уверен, хватит ли у меня сил завершить начатый труд.
Но когда я понял, что только я помню о ней все то, что не знает ни один человек на свете, сомнения ушли. Попытаться донести до людей облик Беллы, ее способ жить, ее взаимоотношения с друзьями, переписку, ее взгляды на жизнь, политику и творчество, описать перипетии нашего быта, удивительные встречи, которые случились на нашем пути – стало моим долгом. Вскоре литературный труд вошел в привычку и шаг за шагом возникали страницы книги.
И теперь я с удовлетворением думаю о том, что эти воспоминания уже начали жить своей жизнью. А я хочу снова вернуться в Тарусу…
“101-й километр”
Здесь, за печально известным 101-м километром, Беллой был создан знаменитый цикл стихов с одноименным названием.
Таруса повидала немало знаменитых людей, политических ссыльных. Среди них множество наших с Беллой друзей. Здесь жили Анастасия Цветаева и Ариадна Эфрон, Николай Заболоцкий, Аркадий Штейнберг и его сын, художник Эдуард, мой хороший друг на протяжении долгих лет, и многие другие.
В 1970–1980-е годы, после возвращения из заключения, в Тарусе поселились великие правозащитники Лариса Богораз и Анатолий Марченко. Они восхищали нас проявленным в годы заключения мужеством. К сожалению, когда они на время обрели спокойствие и домашний очаг в Тарусе, нам не суждено было встретиться. Узы дружеского соотношения, которые связывали Беллу с Ларисой, заключенные в их замечательной переписке, относится к более позднему периоду.
Уважаемая Белла Ахатовна!
Из приложенных к этому письму наших обращений в Верховный совет СССР Вы узнаете, какое дело мы затеяли. Мы верим в то, что это дело осуществимо, особенно если кроме нас – людей с одиозной репутацией “диссидентов” – его поддержат своим авторитетом известные стране деятели культуры. Поэтому мы разослали копии своих обращений многим писателям, журналистам, ученым. Наши письма к ним мы решили сделать приватными, чтобы не ставить людей в неловкое положение. <…>
