Тем не менее параллель, проведенная в экспозиции, рассказывающая о развитии современного искусства двух стран, была исключительно интересной. Показанные в огромном зале второго этажа разделы советского и фашистского искусства поражали посетителя своим сходством. Форма, используемая художниками, была совершенно идентичной, что производило ошарашивающее впечатление на зрителя, до этой выставки не ведавшего о такой мере взаимовлияния искусства двух таких разных стран, объединенных идеей тоталитарного режима.
В последующие годы – с 1998 по 2014 – я оформлял следующие выставки ГМИИ:
1998 – выставка произведений А. Тышлера в Галерее искусств.
1999 – огромная выставка “Русский придворный костюм” со сложным оборудованием, потребовавшим серьезного инженерного обеспечения. В том же году – “Выставка, посвященная 100-летию ГМИИ им. А. С. Пушкина”.
2001 – выставка “Ученая прихоть” из коллекции Н. Б. Юсупова, представляющая собой новое переосмысление экспозиции музея “ Архангельское” в стенах ГМИИ.
2003 – выставка Русского музея в этих же залах под названием “Я Петербург люблю”.
2004 – выставка Ф. Дзефирелли в галерее музея с участием самого мэтра.
2005 – гигантская выставка “От Джотто до Малевича”, состоящая из шедевров мирового значения, взятых из лучших музеев Италии и России, и осуществленная сначала в палаццо Scuderia в Риме, а затем уже в залах ГМИИ им. Пушкина. В том же году – выставка работ Ф. Феллини.
2006 – огромная по объему выставка масок под названием “От мифа к карнавалу”. В этом же году в помещении Отдела личных коллекций – выставка “Очевидец незримого”, посвященная творчеству П. Филонова.
2007 – выставка А. Модильяни в основном здании и выставка “Латерны Толстого” Т. Гуэрра в помещении музея личных коллекций.
2008 – экспозиция итальянских и российских футуристов и выставка Уильяма Тернера.
2009 – выставка “Лики истории”.
2010 – гигантская выставка П. Пикассо, начинавшаяся с лестницы и охватывающая все залы второго этажа.
2011 – выставка работ С. Дали с показом моей инсталляции с куклами огромного размера в пространстве над лестницей. В конце того же года – сложная по решению пластики стен выставка Уильяма Блейка.
2012 – выставка “Прерафаэлитов” и вслед за ней экспозиция Караваджо.
2013 – “Воображаемый музей” – выставка исключительно сложная по размещению экспонатов.
2014 – экспозиция шедевров фламандских живописцев из коллекции князя Лихтенштейнского.
Масштаб личности Антоновой и смелые идеи показа крупнейших мастеров современного искусства в стенах музея оказывали на меня сильное влияние, я охотно занимался оформлением выставок.
Белла неизменно присутствовала на открытии каждой из них. Ей нравилось мое творческое соотношение с музеем. По существу, я открыл ей дорогу прямых контактов с Ириной Александровной и старался всеми силами влиять на интерес к музею, связанный для Беллы с именами сестер Цветаевых.
В 1978 году Белла написала и прочла в помещении музея доклад о творчестве Марины Цветаевой. Я прекрасно помню, как напряженно слушала ее Ирина Александровна. Страсть, вплетаемая Беллой в текст, завораживала, сочетание душевной мощи и физической хрупкости Беллы, поразила меня еще и по той причине, что весь текст был произнесен ею по памяти. Порой слова великих порою искажались ею против академической правильности в силу страсти. Никто не остался равнодушным.
Антонова очень нежно относилась к Белле и еще не раз просила ее выступать с собственными текстами во славу Музея (например, в честь столетия или на вернисаже “Антеи” Пармиджанино).
Мои собственные творческие поиски в станковой живописи были тоже интересны Ирине Александровне, и она охотно предоставляла мне возможность для персональных выставок в музее. Одна из таких выставок, на которой экспонировались офорты, состоялась в 2000 году в Белом зале. Вторая проходила в Отделе личных коллекций в 2008 году и включала в себя инсталляции крупного размера. Кроме того, я проводил в основном здании музея презентацию книги “Таруса” со стихами Беллы и своими акварелями.
О самой крупной моей выставке в Инженерном корпусе Третьяковской галереи (10.04.13) Ирина Александровна отозвалась особенно тепло:
Дорогой Борис Асафович! Я думаю, что выставка, которую сегодня откроют здесь, в великом музее отечественного искусства, Третьяковской галерее, это знак высшего признания Вашего таланта.
Ведь Борис Мессерер работает не только как театральный художник. Он не просто занимается живописью, скульптурой, графикой, инсталляцией. Его работа в театре – это работа и в музыкальном театре, и в драматическом. Он очень тесно связан с литературой. Недаром среди его друзей так много писателей и поэтов. Не случайно, что его музой является великая поэтесса Белла Ахмадулина.
Мессерер всегда хорошо владел пластикой. И теперь он работает как скульптор: сделал скульптуру Беллы Ахмадулиной. Он в развитии, он в движении.
Борис Мессерер один из художников, которые наиболее правдиво, масштабно ощущают и отражают свое время. Посмотрите на его инсталляции (кстати, он практически тот, кто создал, во всяком случае, московскую инсталляцию). Они, как правило, очень трагичны, в них есть глубокий разлом, который присутствует в нашей жизни в течение многих лет. У того же художника есть и абсолютно другие вещи: портреты, прежде всего, Беллы, пейзажи, виды Тарусы, проникнутые глубоким лирическим чувством, переживанием опять же своего времени, своей страны, тех людей, с которыми довелось встретиться.
И, наконец, в целом ряде спектаклей, в других видах творчества Борис Асафович предстает настоящим мастером постмодернизма: ему присуща глубокая ирония.
Такие художники… сами останутся как документы нашего трагичного времени.
Владимир Высоцкий
В 1976 году мы с Беллой решили узаконить наши отношения, и в день бракосочетания, 12 июня, я устроил импровизированный праздник, этому посвященный. Я ничего не хотел готовить специально, а желал только подлинного экспромта. Почему? Да просто потому, что все задуманное сколько-нибудь заранее обернулось бы показухой и фальшью.
Я не хотел превращать это событие в званый раут. Если не считать нескольких приглашенных, которые были с нами в загсе, дальше мы обрастали людьми стихийно. Произошло это стремительно, потому что известие о нашей свадьбе буквально взбудоражило московский круг знакомых.
Как только об этом узнал Эдмунд Стивенс – американский журналист, с которым мы были в приятельских отношениях, живший в Москве на широкую ногу, в отдельном особняке – он потребовал, чтобы мы немедленно приехали к нему домой. Стивенс экспромтом организовал роскошный банкет в нашу с Беллой честь.
Наш праздник продолжался целый день: начался утром, торжественный обед состоялся у Эдмунда, а вечером я призвал друзей прибыть ко мне в мастерскую.
