И вот Эльза Юрьевна приглашает нашу группу на концерт Джонни Холидея. Эмигрантка Елена, которая “Наш Трифоныч!”, говорит:
– Ты идешь на Холидея, а как ты пойдешь?
И уговорила меня надеть ее норковое манто с рукавом по локоть и черные перчатки, так как появиться в театре “Олимпия” без шубы – неприлично.
– Ну, если тебе наплевать, то для Триоле… Я тебе не дарю, а прошу, чтобы ты пошла нормально.
Я говорю:
– Ну, пойду, хорошо, спасибо.
Она строго напутствовала:
– Только ты ни в коем случае не говори, что это манто не твое.
И вот мы пошли, сидели на галерке, и было интересно смотреть, что творилось внизу. Там все сверкали, блистали, и мне было изумительно это видеть. Что касается Триоле, то ее пробовал снять один репортер, она закрылась ручкой, но я была уверена, что это мог сделать только корреспондент “Юманите”.
Мне совершенно Холидей не понравился, абсолютно, но я об этом ничего не говорила. Мне понравилась публика. Это знаменитый театр, и они все были в мехах, в бриллиантах. Изумительная публика. Но я же не завистница. А когда Эльза Юрьевна увидела, в чем я одета, она тут же спросила:
– Вы что, это манто уже успели здесь купить?
Я ответила:
– Это не мое манто.
Она, конечно, была шокирована. И Триоле, и Арагон по-французски: “манто-манто”. Но что мне делать, если у меня такое устройство? Ну да, в чужом. Ну а что же, она не знает, где я живу, что ли?
После концерта приходим в номер, там поставили напитки какие- то, и Алла Киреева, жена Рождественского, говорит:
– Ну, если ты уж ходишь в этом манто…
– Что значит я хожу? Мне было велено надеть, я и надела.
Я открыла окно и выбросила шубу и перчатки. Плевать я хотела на эту шубу. Немедленно приходит портье, объясняет, что мадам что-то уронила из окна, и возвращает шубу и одну перчатку, а другая куда-то завалилась. Широко поступила, но какие-то маленькие улики должны быть. Шуба ничем не повредилась, несмотря на полет и несмотря на поход на Холидея. Я отдала ее Лене.
А когда я возвращалась в Москву, Эльза Юрьевна дала мне маленький сверток и сказала передать Лиле Юрьевне. Я ответила, что всенепременно передам. И вот я собираюсь идти, потому что хотела быстрее отдать этот сверток, а моя приятельница Гелла Кеменова спрашивает:
– А в чем собираетесь идти?
А в Москве мороз. Я говорю:
– Да вот кожаное пальто я купила в Париже. Такое вроде хорошее, но холодное.
Она отвечает:
– Нет, знаете что, это невозможно, все-таки вы из Парижа приехали. Да вы и просто простудитесь, понимаете? Нужно надеть мое каракулевое манто.
Я согласилась.
Адрес у меня был неправильный, специально нелюбезно, по-моему, был сказан Лилей Юрьевной. Пришлось переспрашивать у какой-то консьержки, но все-таки я ее нашла. Вхожу, здороваюсь, и первое, что говорит Лиля Юрьевна:
– А вы это манто в Париже купили?
И я точно так же отвечаю:
– О, нет, это не мое манто.
И в это время раздается звонок из Парижа. Сестрица звонит сестрице. И можно не понимать по-французски, но слово “манто” я слышала.
На этом парижская эпопея закончилась, никаких плохих последствий у меня не было.
Я смотрела на Париж и думала: “Жалко, что это неправда. Все равно я какой-то раб. Вот они – свободные люди, любой какой-нибудь гарсон”.
Рождество в Париже
На парижском вокзале нас встречала Марина Влади, и на ее машине мы двинулись в сторону улицы Руссель, 30 по парижским бульварам. Такого сплошного потока автомобилей мы, конечно, себе и представить не могли. Наконец мы оказались на месте в крошечной четырехкомнатной квартирке: каждая комната метров по двенадцать и маленькая кухонька. Марина поселила нас в одной из комнат.
Эту квартирку в центре города Марина снимала. Оказалось, у нее есть свой, приобретенный по совету родных на гонорары от ранних фильмов, большой четырехэтажный дом в аристократическом пригороде Maisons-Laffitte. При покупке дом был записан на имя матери и всех четырех сестер, чтобы уменьшить налоги. В дальнейшем мать скончалась, а жизненная ситуация вокруг Марины очень поменялась. Ей пришлось сдавать дом и снимать эту квартирку. Сюда приезжал Володя Высоцкий, и здесь же мы с Беллой жили на протяжении всего пребывания в Париже.
Володя прилетел через три дня после нас. Будучи, как всегда, “на нерве”, вносил в общую жизнь особое напряжение. Белла тоже была заряжена громадным нервным напряжением. И происходило нечто, похожее на вольтову дугу. Когда они встречались, перенапряжение в маленькой квартирке било через край, и наступала гроза с громом и молниями.
Володя старался найти выход своей энергии и предлагал какие-нибудь неожиданные проекты. Так он позвонил Шемякину и сказал, что через час мы будем у него. Для нас с Беллой это было особенно интересно, потому что мы с Шемякиным не были знакомы. И вот, вместе с Мариной и Володей, мы оказываемся у него в гостях.
“Чрево Парижа”. В гостях у Михаила Шемякина
Миша Шемякин на всех производил сильное впечатление, во-первых, благодаря легенде, которая его окружала, а во-вторых, благодаря экстравагантной внешности и жестоким шрамам, украшавшим его лицо. Одевался он причудливо: ходил в каком-то френче, штанах галифе цвета хаки и высоких сапогах до колен. Выходя на улицу, надевал военизированную фуражку с козырьком и шинель до полу.
Дома у Шемякина, жившего в большой квартире, было просторно, но, как и в Москве, мы сидели на кухне. Беседовали и выпивали. Собственно, это делали только мы с Беллой, потому что Володя и Миша были “в завязке”. Марина тоже выпивала свою рюмку, но у нее была отдельная бутылка виски, которую она носила в сумочке.
Миша познакомил нас со своей женой Ребеккой, жизненные пути с которой потом у него разошлись, но в этот момент они были близки и вместе восхищались успехами их маленькой дочки Доротеи, очень талантливого ребенка – начинающей художницы.
В кухне стояла огромная клетка с очень большим попугаем, накрытая шалью. Как только Миша снял эту шаль, птица начала издавать истерические вопли, способные разбудить спящий Париж, и Мише пришлось снова накинуть шаль. Попугай понял, что наступила ночь, и замолчал. Но в следующую минуту Миша открыл дверцу собачьей конуры, стоявшей тоже на кухне, и оттуда вылетел, как пуля, бультерьер по кличке Урка, который начал с бешеной скоростью делать круги, сбивая все на своем пути. Этот безумный бультерьер, которого Миша очень любил, прожил у него лет шестнадцать, и мы с Беллой встречали его в квартире Шемякина уже через много лет в Нью-Йорке.
Мы перешли в комнату, и Миша стал показывать каталоги своих выставок и альманах “Аполлон-77”, который он издал за свой счет и которым очень гордился.
