Зинаида Алексеевна интересовалась, что происходит в Москве, перипетиями литературной жизни, а мы ее расспрашивали о Бунине и Набокове, которых она знала.
После этой встречи в “Русской мысли” была опубликована статья под заголовком: “Белла Ахмадулина в Париже”. Статья была чрезвычайно комплиментарной и занимала целый разворот. Нам стали звонить русские парижане, радостно приветствовавшие нас и предлагавшие встретиться где-нибудь в ресторане или у них дома. Все просили Беллу прочитать стихи в каком-нибудь общественном месте.
Конечно, в Париже и Белле, и мне хотелось наверстать упущенное – увидеть и услышать тех людей, встреча с которыми помогла бы восстановить связь времен, в первую очередь литераторов и художников, эмигрировавших во Францию.
Жгучий интерес вызывал Марк Шагал. Мы мечтали встретиться с ним, прикоснуться к тайне его личности и, может быть, таким образом обрести что-то для себя, для своего пути и в искусстве.
Должен сказать, что у многих людей российского происхождения, которые были ближе к нам по возрасту, такой же интерес вызывала встреча с Беллой и, может быть, со мной как представителями современной, загадочной для них советской России. Проявлением этого интереса стал звонок Иды Шагал – она предложила встретиться и показать нам работы ее отца, которые хранились у нее. Ида познакомилась с Беллой во время первого приезда Беллы в Париж и теперь хотела возобновить знакомство.
В это время у Иды гостила Наталья Ивановна Столярова, с которой мы познакомились благодаря посредничеству Степана Татищева. С Натальей Ивановной и Степаном мы проводили в Париже много времени.
В ранней молодости, в Париже, Наталья Ивановна была музой Бориса Поплавского, быть может, лучшего поэта из молодого поколения первой волны русской эмиграции. Он был влюблен в Наталью и посвятил ей свой единственный сборник стихов “Флаги”. Я открыл это совершенно самостоятельно, листая книгу Поплавского, где перед второй частью обнаружил посвящение Наталье Столяровой. Наталья Ивановна не помнила об этом и прочла посвящение после того, как я показал ей надпись.
История Столяровой поразительна, так же как поразительна ее наивность, из-за которой она даже раньше Цветаевой решилась на отъезд из Парижа в Москву и тоже жестоко поплатилась за это.
Поплавский умолял ее остаться и, провидя, как свойственно поэту, грядущую трагедию, предупреждал: “Когда Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум”.
Наталья Ивановна выехала в Россию в 1934 году. В 1937-м была арестована и просидела почти десять лет. О ее судьбе Солженицын написал, что Столярова “попала в капкан, выхвативший всю середину ее жизни”. После войны она вышла на свободу, но найти работу было трудно. Все удалось лишь благодаря помощи Ильи Эренбурга: она с 1956 года стала работать его литературным секретарем.
В Париж Наталья Ивановна приехала по приглашению Иды Шагал. Она и рассказала Иде, что Белла в Париже.
Оказалось, что о визите следует договориться с Идой за несколько дней: ей необходимо было вызвать бригаду рабочих, чтобы извлечь картины из сейфа в подвале дома и развесить их по местам. Ида хранила картины в сейфе, потому что парижские воры настолько совершенны в своем ремесле, что в противном случае обязательно украли бы их.
Наконец договоренность была достигнута, и мы встретились в замечательном старинном доме Иды на острове Сите, в самом центре Парижа. Эти старые дома построены на основе фахверковой конструкции, когда балки и стропила создают каркас дома, щебень и другой заполнитель кладется внутрь, и поверх наносится слой белой штукатурки. Деревянная основа очень красива своим черно-коричневым цветом, своей подлинностью. Белые стены оказывались как будто в рамах из дерева. А картины Марка Захаровича на белой стене в своих рамах и в раме из фахверка представлялись дважды окантованными и выглядели как драгоценные камни.
У Иды находились ранние и, на мой взгляд, лучшие картины Шагала. Можно представить, какое впечатление они произвели на нас в домашней камерной обстановке – еще более сильное, чем в музее.
Конечно, мы с Беллой мечтали побывать у самого Шагала. Ида при нас позвонила на виллу Шагала в городок Сен-Поль-де-Ванс, где художник жил со своей женой Вавой – так называли друзья Валентину Григорьевну Бродскую. Валентина Григорьевна сообщила нам номер своего телефона и просила перезвонить, когда мы будем на юге Франции.
Симона Синьоре
Однажды Марина пригласила нас в гости к Симоне Синьоре, предупредив, чтобы мы не говорили там о политике. Сама Марина оставалась членом французской компартии, и ей было бы неприятно при Симоне услышать нашу нетерпимую критику.
Жила Симона буквально рядом с Идой Шагал на острове Сите. Дом располагался на площади Дофин и был очень похож на тот, в котором жила Ида, тот же XVII век и фахверк.
Дверь нам открыла сама Симона. Ее образ чрезвычайно волновал и меня, и Беллу задолго до этой встречи. И теперь мы не могли оторвать глаз от ее лица. Она произвела на нас трагическое впечатление, возможно еще и потому, что в предощущении встречи в памяти брезжили какие-то разговоры об ее очередной размолвке с Ивом Монтаном. Она очень располнела, и контраст между ее лицом и фигурой поражал.
Симона угощала нас хорошим коньяком, и, как мы ни старались, разговор перешел в область политики. Завелся больше всех я: то ли коньяк подействовал, то ли как-то особенно стала раздражать политическая позиция французских коммунистов. Марина Влади все честно переводила. Когда на французском телевидении появлялось лицо лидера коммунистов Жоржа Марше и начинались его зажигательные речи, призывавшие ниспровергнуть во Франции все и вся, я выключал телевизор. Я не стеснялся в выражениях, рассказывая об истинном положении в Советском Союзе. Монтан и Синьоре резко осудили в 1968 году вторжение наших танков в Прагу, а в последующие годы выступали в защиту Солженицына. Поэтому она слушала меня очень внимательно. И спрашивала: почему же в таком случае мы хотим вернуться из Франции на родину?
Эжен Ионеско
Многих удивляло наше желание вернуться в Россию, и это стало основной темой нашей беседы с Эженом Ионеско. Я с величайшим пиететом относился к нему как драматургу и философу. Мы с Беллой с интересом прочли опубликованную в “Иностранной литературе” пьесу “Носорог” (у нас она называлась “Носороги”), но в Москве его пьесы не шли, и мы очень хотели увидеть их постановки в Париже. В журнале “Pariscope” для желающих познакомиться с репертуаром театра и кино я наткнулся на анонс двух его пьес: “La leçon” и “La cantatrice chauve” – “Урок” и “Лысая певица”. Оказалось, они идут в маленьком театре “La Huchette” в центре Парижа уже тридцать лет – каждый день. За это время полностью сменился состав исполнителей, и театралы сбились со счета, какие актеры и сколько лет в них играют.
Мы купили билеты на спектакль, который шел в двух отделениях: первый акт – “Урок” и второй – “Лысая певица”. Эти пьесы были написаны в начале 1950-х, тогда же состоялись в Париже их премьеры, а в 1957 году спектакли были возобновлены и уже не сходили со сцены.
