От большой, выложенной белым кафелем печи разливалось приятное тепло. Наталия позвонила и велела дворецкому затопить также все камины на первом этаже. Скоро стемнеет, Адичка выйдет из своего кабинета, и они смогут поболтать, помузицировать или почитать рядышком в маленькой малиновой гостиной.
Наталии было скучно. Она раздумывала, чем заняться — всплакнуть над своей горькой долей, написать родным или взяться за новый роман. А пока рассматривала свое отражение в большом венецианском зеркале. Стриженые волосы? Уже отросли. Подбородок? Слишком острый. Глаза? Слишком карие. Наталия вздохнула и попробовала принять несколько театральных поз — одна выражала печаль, другая истому, третья скорбь.
— Почему бы тебе не съездить к Козетте? До нее всего двадцать верст.
Адичка вошел бесшумно: ему были дороги эти мгновения, когда он, заставая жену одну, мог тайком любоваться ею. Он подошел к ней, поцеловал руку, запястье. Лицо Наталии тотчас просияло улыбкой.
— Я велела, чтобы затопили все камины, — серьезно сообщила она.
— Да ты становишься отменной хозяйкой!
— Я стараюсь.
Он увлек ее за собой в маленькую малиновую гостиную, где было уютней и теплей, чем в большой серо-желтой, которую они предпочитали летом. В камине пылал огонь, отсветы играли на мебели из карельской березы, зажигали блеском серебряные кубки, на которых неизвестный художник восемнадцатого века выгравировал сценки из русской жизни. Горничная уже закрыла ставни и задергивала двойные гардины. На дворе совсем стемнело, то ли оттого, что уже наступила ночь, то ли из-за низкого, набухшего тяжелыми тучами неба.
Адичка устроился в кресле, лицом к огню, а Наталия, по своему обыкновению, на низкой скамеечке у его ног. Они поговорили немного о реке, грозившей выйти из берегов, потом оба умолкли. Дождь яростно хлестал по ставням: похоже, надвигалась новая буря. Адичка первым нарушил затянувшееся молчание:
— Сегодня утром я получил письмо от мамы. В Петрограде хуже день ото дня, обстановка скверная, кругом клевета и подозрительность… Ходят слухи о бойне на передовой и об оргиях в тылу… Пресса помалкивает, но по рукам ходят карикатуры, изображающие Распутина и императрицу в непристойных позах… Повсюду у продуктовых магазинов очереди, и цены постоянно растут… Да еще с каждым днем все больше забастовок и демонстраций! Как спасти нашу страну?
— Убить Распутина.
Ее ответ — а говорила она вполне серьезно — Адичку не шокировал. Наталия в своей непосредственности выпалила то, что многие думали, а кое-кто и говорил открыто.
— Мама пишет, что молодые люди затевают заговор против Распутина и что среди них наш Миша…
Адичка достал письмо из кармана куртки. Наталия узнала изящный почерк свекрови, и внушительное количество листков было ей не в новинку. Ей даже почудилось, что от письма исходит едва уловимый аромат мелиссы. И от этого запаха ей вдруг непонятно почему захотелось горячего шоколада. Она представила себе чашку шоколада, очень темного и очень сладкого, — и хорошо бы к нему подали толстые куски хлеба с маслом.
Адичка наклонился к лампе, чтобы легче было читать.
— «Миша перед отъездом на фронт провел несколько дней у нас на Фонтанке. Он еще не забыл, как нашего чемпиона обошли на сентябрьских бегах, но говорит об этом меньше. Зато чересчур много говорит о неком заговоре с целью устранения Распутина. Он и многие из его друзей, очевидно, готовы на его убийство. На словах, по крайней мере… Я уговаривала его молчать и хранить это в тайне. Но ты же знаешь, какой он: беспечный, ребячливый, любит прихвастнуть. Он и его друзья уже видят себя освободителями России. Миша также возобновил знакомство с великим князем Дмитрием Павловичем, двоюродным братом императора, с которым он дружил когда-то в Царском Селе. Что до Ксении, то она с восторгом нянчит детей и составляет гороскопы о судьбе России, один другого трагичнее. Мы, хоть и призываем ее к благоразумию, все же порой невольно поражаемся ее прогнозам. Так, она убеждена, что Распутин будет убит до конца года».
Он сложил письмо и, казалось, погрузился в мрачные думы. Наталия, не сводя с него внимательных глаз, раздумывала: попросить сейчас же горячего шоколада или подождать, пока он заговорит? Но он так и не заговорил, обуреваемый противоречивыми и печальными размышлениями. Может ли смерть одного человека что-либо изменить в нынешнем бедственном положении России? Можно ли желать смерти этого человека, сколь бы пагубны ни были его дела? Адичка с горечью думал обо всех молодых людях, которых ему опять предстояло забрить в солдаты, чтобы пополнить гибнущую армию. Как не думать о том, что он посылает их на верную смерть? «На бойню, — говорил Игорь и часто добавлял: — Что с того, что мало пушек, если пушечного мяса хватает».
Наталия придвинулась поближе к камину из розового мрамора, который она находила самым изящным в доме — отчасти потому, что он был невелик, но особенно из-за цвета, напоминавшего ей об Италии и французской Ривьере. От жара у нее запылали щеки, а в голове все крутилась мысль о горячем шоколаде: «К нему бы рулет с вареньем. Или кусок торта. Орехового торта, готовят ли здесь такой?» Она хотела было позвонить горничной и вдруг услышала, как муж тихо произнес: «Нет». Безнадежная усталость отразилась в его глазах, и Наталия поняла, что он забыл о ее присутствии, что был сейчас у огня один. Это отчаяние, которого она не должна была видеть, ужаснуло ее. Она ведь так в него верила! Что станется с ними всеми, если он поддастся страху и унынию?
— Адичка!
Его имя, произнесенное с тревогой, заставило его очнуться. Он увидел раскрасневшееся, обеспокоенное лицо жены, обращенное к нему.
— Ты сидишь слишком близко к огню. — Он протянул руку, погладил щеки и лоб Наталии: — Да ты вся горишь.
Он улыбнулся ей умиротворенно и счастливо. Наталия обняла его ноги и положила голову ему на колени. Ей нравилось прижиматься к его высоким сапогам для верховой езды, вдыхать запах кожи и другой, едва различимый, запах английской лавандовой воды, которой он пользовался по утрам, когда брился. Теперь ей было с ним надежно и спокойно.
— О чем ты задумался?
— О России. Я не вижу для нас никакого выхода. Эта война ужасна, но бросить французских союзников и принять сепаратный мир с Германией непорядочно. В остальном же… Народ хочет мира и земли. Однако идет война, и помещики не желают отдавать землю. А ведь, возможно, это был бы первый шаг… Как ты думаешь?
— Не знаю. Я слушаю тебя, учусь, умнею.
Сама того не сознавая, она заговорила «тоном маленькой девочки», как называл это ее муж. И на мгновение Адичка вновь увидел ее двенадцатилетней, танцующей у новогодней елки. Увидел отчетливо, как на фотографии: длинные косы, веселый, задорный взгляд, платье из темного бархата, которое она надела в первый раз. Сколько же ему тогда было лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? А как будто вчера. Он и не подозревал тогда, как сильно влюбится в нее всего пять зим спустя. В тот день они катались на коньках по льду замерзшего озера под Петроградом. Компания была большая, но он видел одну Наталию, ее длинные косы, ниспадающие из-под меховой шапочки, ее сосредоточенное, разрумянившееся на морозе лицо. Она не просто каталась, как все, — она танцевала. Выписывала коньками фигуры, порой прерывая танец, чтобы пробежаться наперегонки с мальчишками.
