— Дело обстоит хуже, чем мы думали, и я не сразу сказал вам об этом только потому, что не хотел понапрасну тревожить маму, Катю и Ксению.
Лица, обращенные к нему, были серьезны и внимательны. Одна Козетта заметно нервничала. Несмотря на закрытые окна и задернутые гардины, можно было расслышать хор жаб, и от этих звуков на усталом лице Адички вновь появилась улыбка, на сей раз невольная. Затем своим ровным, мягким голосом он рассказал, что случилось сегодня под вечер.
После окончания бдения в церкви Адичка еще раз зашел туда. Ему не понравились сваленные в беспорядке у гроба букеты, да и зеленых веток было маловато. И вот, когда он распекал садовников, к нему обратился незнакомый человек, видно пришлый, с вопросом: «И где же вы думаете похоронить вашего брата?» Человек был молодой, высокого роста, в бескозырке. Дерзость его рассердила Адичку, и он сухо бросил в ответ: «В нашей церкви, в усыпальнице». Тут незнакомец сделал знак садовникам и крестьянам подойти поближе, чтобы все слышали его. И начал, повысив голос: «Вашего здесь больше ничего нет. И дом не ваш, и земля, и церковь. Попробуйте только похоронить вашего брата в усыпальнице, и мы выкинем его тело вон и всю вашу родню заодно!»
Адичка и матрос стояли лицом к лицу в окружении толпы крестьян — большинство из них родились в Байгоре. Никто не возмутился, никто не возразил. Адичка обвел взглядом жителей деревни, всмотрелся в каждого, словно призывая сказать хоть что-нибудь. Но ответа он не дождался. Все молчали, словно в оцепенении. Тогда он тоже повысил голос: «Я поступлю так, как считаю нужным! — И продолжил спокойно: — А теперь дайте мне пройти». Люди послушно расступились. Уходя, Адичка слышал, как незнакомец подстрекает крестьян: «Ничего его здесь больше нет!»
— Раньше я никогда этого матроса не видел, — закончил свой рассказ Адичка. И под бурное возмущение слушателей заключил: — Лично я думаю, что уступать нельзя. Крестьяне хотят получить нашу землю — ладно, но осквернять наши могилы — этому не бывать! Пусть даже придется пойти с ними на конфликт, чего мне до сего времени удавалось избежать.
— Лучше отправь гроб назад в Александро-Невскую лавру!
Николай Ловский был давним другом Белгородских. Тесно сошлись они еще в детстве. Он учился вместе с Мишей, затем, после смерти отца, оставил армию, чтобы заняться своим огромным поместьем. Он слыл человеком ровного нрава, спокойным и сдержанным. Поэтому сейчас, заговорив с несвойственной ему горячностью, Николай сразу завладел вниманием собеседников.
— Боюсь, что с них станется перейти от слов к делу. Мои крестьяне так же, как и твои, помнят восстание пятого года… Расправу… Казни… Никто не забыл об участии во всем этом Игоря.
— Вздор! Ему было восемнадцать лет! Он подчинялся приказу! Он всего лишь исполнял свой долг!
Это Ольга с неожиданной яростью ринулась на защиту брата. Не за одного Игоря заступалась она, а за них всех. Наконец-то прорвалась ее ненависть к большевикам. Будь ее воля, их истребили бы всех до единого, повесили бы немедленно агитаторов и их подпевал из крестьян и батраков. «Или они или мы! Нельзя уступать! Ни за что!» — твердила она.
Олег, управляющий, все время порывался что-то сказать. Когда Адичка обратился к нему, Олег, вслед за Ловским, принялся заклинать «его сиятельство» не хоронить Игоря в усыпальнице. Он тоже считал, что крестьяне могут привести свои угрозы в исполнение и выкинуть тело из церкви. К нему присоединился священник: лучше подождать, пусть страсти улягутся, а пока надо отправить гроб в Петроград. Но все эти речи только укрепили решимость Ольги. Она немного успокоилась, но продолжала отвергать все доводы друга детства, управляющего и священника.
Адичка обернулся к Наталии, отметив про себя, что она не сказала ни слова. Ее молчание не удивило его: Наталия часто думала о чем-то своем. Но сегодня ему было особенно важно услышать ее мнение. «А ты что скажешь?» — шепнул он. «Как ты решишь, так и будет правильно». — «Что бы я ни решил?» — «Что бы ни решил». И как бы в подкрепление своих слов она положила руку на затылок мужа. Но от ее доверия Адичке стало еще тяжелей. «Только бы не ошибиться, — подумал он. — Ради нее».
— Довольно спорить. Мой сын будет похоронен завтра в семейной усыпальнице. Я вообще не понимаю, как вам могло прийти в голову отложить похороны.
Мария закрыла за собой дверь и прислонилась к притолоке. Она была в гневе и настроена весьма решительно. Ольга так кричала, что, услышав ее, она встала с постели. Голоса и полоска света привели ее к кабинету. Минут десять Мария слушала, стоя в темноте за дверью.
Наталия потрясенно смотрела на нее. Это была не та ласковая и уравновешенная женщина, которую она знала уже год, — генерал, главнокомандующий, да и только. Ольге было далеко до ее властности, Адичке — до ее уверенности в своей правоте. Она не предлагала и не спрашивала совета. Она приказывала:
— Похороны пройдут так, как мы решили. Я буду стоять у гроба с Наталией, Ксенией, Катей и детьми. Вы, Адичка и Ольга, станете позади, ближе к дверям. Никто не посмеет нам помешать. Никто!
Глаза ее встретились с глазами сына и дочери; она прочла в них ту же решимость, и былое спокойствие отчасти вернулось на ее прекрасное измученное лицо.
— Не следует показывать этим большевистским агитаторам, что мы их боимся, уж лучше дать им привести их угрозы в исполнение… как бы это ни было ужасно для нас…
«С самого начала войны князь Игорь Белгородский командовал санитарной частью, которую сам организовал. Будучи слабого здоровья, он мог занять высокую должность в тылу. Но он, как всякий русский патриот, почитал своим долгом воевать за родину и был со своей частью в самом пекле боев, рисковал жизнью на передовой, зачастую под градом артиллерийских снарядов. Тысячи русских матерей, чьи сыновья остались в живых, обязаны этим князю Белгородскому, десятки тысяч детей благодаря ему не стали сиротами. В Двенадцатой армии, и в частности в рядах Одиннадцатого сибирского армейского корпуса, в Отдельной бригаде и в Семнадцатой кавалерийской дивизии, вряд ли найдется хоть один офицер, хоть один солдат, которому князь Белгородский ни оказал бы помощь. Пусть убитые горем потери родные найдут утешение в том, что имя князя Белгородского всегда будут произносить с благодарностью. Пусть его осиротевший сын, когда станет взрослым, с гордостью хранит память о мужестве и самоотверженности своего доблестного отца».
Обращаясь к толпе, теснившейся в церкви и за ее дверьми, священник зачитывал послание генерала Домитриева, легендарного героя японской войны. Гомон и сутолока первых минут сменились внимательным и почтительным молчанием. Вчерашний матрос опять надсаживал глотку неподалеку от церкви, но никто больше его не слушал. Двух других большевистских эмиссаров, присланных сеять смуту в губернии, попросту не пустили в церковь те самые люди, которых они агитировали за час до службы на общей сходке.
То здесь, то там слышались рыдания. О кровавой расправе 1905 года забыли. Зато все вспомнили о мужестве Игоря, о спасенных им раненых, многие из которых были здесь, в церкви. Послание генерала Домитриева произвело на этих людей и на их родных колоссальное впечатление. Придя сюда, чтобы помешать похоронам, теперь они стояли на страже, готовые костьми лечь, если потребуется. И против ожиданий религиозный и патриотический порыв мало-помалу передался всем собравшимся крестьянам.
