Его главным противником был низенький, тщедушный человек с ранней лысиной и в пенсне, называвший себя уполномоченным из Москвы. Адичка никогда не встречал его раньше, но, вероятно, он появился не вчера, потому что был знаком со многими крестьянами. С потухшей папироской во рту, сунув руки в карманы, он обращался то к толпе, то к Адичке. Барину угрожал смертной казнью, крестьянам пенял за равнодушие. Похоже, и господ и холопов он одинаково презирал и ненавидел, и чутье подсказывало Адичке, что хоть его и слушают, но не любят. Наталия, стоявшая за его спиной, была на грани истерики. «Раздави этого таракана», — шепнула она ему в четвертый раз. «Don’t talk, let me answer»
[2], — отвечал Адичка.
Наталия вдруг почувствовала, как на нее навалилась безмерная усталость. Ей захотелось присесть прямо на обочину дороги, заткнуть уши, зажмурить глаза. Но она боялась, что ее растопчут. Лучше было оставаться на ногах. Чтобы отвлечься от ломоты в спине, плечах и затылке, она смотрела на небо, на листву деревьев. Впервые за всю неделю выдался ясный день без дождя. Зеленеющий парк сиял на солнце еще не просохшей влагой. Наталии казалось, будто сквозь неприятные запахи толпы веет ароматами резеды и лавра. Эти кусты, посаженные вокруг дома, сильнее запахли после дождя.
Рядом какой-то мальчишка залез на магнолию. Торопясь добраться до верхушки, он обрывал листья и цветы, ломал ветки. Адичка заметил его и машинально крикнул: «Слезь!» В голосе его на мгновение вновь зазвучали властные нотки хозяина Байгоры. Присмиревший мальчишка застыл в нерешительности. Стоявший под деревом батрак, которого в деревне считали социалистом, прикрикнул на него: «А ну слазь, дурень! Ты что, не слышал, что князь сказал?»
Слова вырвались у него невольно, в точности как только что у Адички. Это было так неожиданно, так неуместно, что хозяин и батрак в недоумении уставились друг на друга. Мальчишка между тем послушно слезал с дерева, стараясь ничего больше не сломать. Все разговоры смолкли, казалось, толпа задумалась над неожиданным оборотом дела. Этот трудный мыслительный процесс Наталия ощутила почти физически, и он вселил в нее надежду.
То же самое почувствовал, должно быть, и московский агитатор. Выставив вперед подбородок, приосанившись, точно деревенский петух, он накинулся на крестьян. Глаза его за стеклами пенсне смотрели злобно, слова хлестали наотмашь. Он крыл крестьян и крестьянок почем зря, называл их трусами, предателями. «Как были вы холопами, так до самой смерти холопами и останетесь!» — чеканил он. Толпа безмолвствовала, словно в чем-то уличенная. Когда же его обвинения наконец иссякли, от группы крестьян отделился мужчина в годах и подошел к нему вплотную. Адичка тотчас узнал его: это был один из лучших батраков, уже не работавший по старости. Он родился в Байгоре, здесь женился, вырастил детей. Отношения с семьей Белгородских у него всегда были душевные. В отличие от большинства своих сверстников, он умел читать и писать. Все его уважали.
— Так-то вот… — сказал он, — что поделаешь, привыкли: стоит князю свистнуть — и мы тут как тут. Но нынче времена не те, нам нужна его земля. Покуда жив, он нам ее не отдаст, стало быть, кончать его надобно.
Старик сделал короткую паузу. Толпа вокруг него всколыхнулась, а московский агитатор зааплодировал. Тогда старик поднял палку, на которую опирался, и указал на него:
— А ты не радуйся раньше срока. Придет время — мы и тебя кончим. Только с тобой — не то что с князем: расправимся безо всякого уважения.
Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, когда кто-то решил посадить Наталию и Адичку Белгородских под арест. Толпа одобрительно загудела. Прошло несколько часов, в течение которых Адичка как мог отвечал на все обвинения — от самых нелепых до действительно справедливых. Однако ни мягкость, ни терпение, ни здравый смысл ему не помогли. Вряд ли его вообще слушали. Порой он подмечал на лицах некоторых крестьян что-то вроде сомнения. Он чувствовал, что они растеряны, — наверно, так оно и было. Но тут же находился человек, который предъявлял ему новые претензии, и Адичка был вынужден опять излагать свои доводы с самого начала.
«Куда вы нас ведете?» Вопрос потонул в гомоне толпы. Их подталкивали вперед без особой агрессивности, но неумолимо. Адичка держал Наталию за руку. Он так много говорил, что теперь был совершенно вымотан и только надеялся, что когда их приведут на место, то дадут хотя бы попить и поесть. Несмотря на усталость, ему казалось, что вокруг воцарилась атмосфера умиротворенности. Словно сам факт взятия их под арест успокоил страсти. Гнев толпы проявлялся пока только на словах. Ему не раз угрожали смертью, но никто еще не смел поднять на него руку.
Все это время солдаты опасливо держались в стороне. Адичка не мог бы с уверенностью сказать, была ли то военная тактика или равнодушие. Какие им дали указания? Они были вооружены, и освободить его и Наталию не составило бы для них труда. С одной стороны — винтовки, с другой — вилы и косы. Но наверняка были бы убитые и раненые; на возможности решить дело миром пришлось бы поставить крест. Адичка поймал отчаянный взгляд поручика Жержева, замыкавшего шествие. Он через силу улыбнулся ему, стараясь, чтобы улыбка вышла ободряющей. «Не вмешивайтесь, пока не надо», — сказал бы он, будь у него возможность перекинуться с ним хоть парой слов.
После новых бурных споров их заперли в доме учителя, который уехал на время каникул.
Это был примыкающий к школе деревянный домишко, построенный еще Адичкиным дедом, — всего одна комнатка да закуток с умывальником. Обстановка была под стать учителю: скромная, ничего лишнего. Узкая кровать, письменный стол, два стула и полки с книгами. В углу кнопками прикреплены к стене открытки с видами Ялты и крымскими пейзажами. Адичка показал на них Наталии:
— Смотри, где ты была бы сейчас вместе с Ксенией и ее детьми. Жаль, что ты меня не послушалась.
— Да, жаль, — отозвалась Наталия с наигранной веселостью. — Я бы купалась каждый день, плавала бы часами. А вместо этого…
Она не договорила. Снаружи, облепив единственное окошко, женщины отпихивали друг друга, чтобы получше разглядеть барина и барыню. На расплюснутых о стекло лицах читалась дикая смесь любопытства и мстительной радости. Чувствовалось, что каждая готова кинуться в драку, лишь бы не уступить другим свое место у окна.
Наталия без сил рухнула на кровать.
— Я этого не вынесу… Мы для них как звери в клетке!
Ее всю трясло. По щекам катились слезы, и она не пыталась ни утереть их, ни скрыть. «Поплачь, милая, поплачь». Адичка присел рядом с женой на кровать и обнял ее. «Поплачь, потом будет легче», — баюкал он ее, как дитя. Впервые за весь этот день он совершенно пал духом.
Выдержка из протокола Сорокинского волостного суда
После продолжавшихся целый день препирательств князь Белгородский и его супруга, пожелавшая разделить участь мужа, были взяты под арест и заперты в байгорской школе. Поручик патрульной роты Жержев и десять солдат стали в караул у дверей, чтобы не допустить покушения на их жизни. Крестьяне, со своей стороны, выделили два десятка вооруженных мужчин для охраны, на случай, если арестованные попытаются бежать. Около полуночи крестьяне потребовали немедленного суда над князем и княгиней. Их препроводили под усиленным конвоем в классную комнату, где сидели старожилы окрестных деревень, представители бедноты и другие, пока не установленные лица. Согласно показаниям многих свидетелей, очень скоро стало ясно, что так называемые судьи крайне возбуждены. Обвинения выдвигались одно другого нелепее, а князю не дали сказать ни слова в свою защиту. Согласно тем же показаниям, было очевидно, что судьи все до одного пьяны. Следствие покажет, каким образом и как быстро был разграблен винный погреб Байгоры. В половине второго ночи суд был окончен, и арестованных вновь водворили в дом учителя. Там, однако, они подвергались нападкам и оскорблениям со стороны совершенно пьяного крестьянства. Поручику Жержеву с помощью отставного квартирмейстера Никиты Лукича, представителя народа, удалось навести относительный порядок.
