2 августа 1916
В больнице пять новых коек, итого теперь семнадцать. Мы наняли новую акушерку, по выбору Бориса, нашего главного врача. Как и прошлым летом, один из певцов знаменитого Архангельского хора приехал из Петрограда, чтобы дирижировать нашим крестьянским хором. Волнения в двух соседних волостях подавлены быстро. У нас все спокойно.
Ксения нежно баюкала новорожденного сына, напевая ему колыбельную. Она была счастлива, произведя на свет белокурого, голубоглазого мальчика, который уже шести недель от роду был вылитый отец. «Голубые глаза Белгородских!» — воскликнул с гордостью Миша. «У всех младенцев голубые глаза», — ответила на это Ольга. Но Миша и слышать ничего не хотел. Его сын унаследует его голубые глаза, его жизнелюбие, его страсть к лошадям. Его сын станет лучшим наездником, знаменитым коневодом, офицером царской гвардии. Он назвал его Петей, в память об одном из самых любимых своих школьных друзей, который был убит мятежными солдатами близ польской границы три месяца назад.
В этот послеобеденный час было еще жарко под большими деревьями, где расположилась группка женщин: Ксения, Мария, гувернантка-англичанка и несколько соседок, приехавших на денек в Байгору. Пили чай, лимонад, ели сливы и малину со сливками.
Беседа шла без умолку. Говорили обо всем понемногу: об уборочной страде, об окончании блестящего театрального сезона в Петрограде, о прибавлениях в семействах, обсуждали слухи о намечающихся свадьбах и пение крестьянского хора.
Зашла речь и о возможности сепаратного мира с Германией — эта тема вызывала у всех разные, зачастую противоречивые чувства.
Но больше всего делились новостями о родных и друзьях, которые были на войне или усмиряли бунтовавших рабочих и крестьян. Число погибших и пропавших без вести росло день ото дня, все больше семей одевалось в траур по близким. Был ли то пример Марии? Никто из женщин не поддавался отчаянию. Все бодрились, старались смотреть на жизнь оптимистично, легко. Говорили о том, что нужно записываться в Красный Крест. Сами дочери царя по доброй воле трудились в столичных госпиталях, и их фотографии в одеждах сестер милосердия воодушевили многих.
Малыши играли на лужайке, на разостланном одеяле. Дети постарше носились по парку под предводительством развоевавшейся Дафны, при которой состояли в послушных адъютантах две сестры Наталии. Этой маленькой командирше подчинились в конце концов даже мальчики. Время от времени кто-то из них подбегал, хныча, к своей матери: Дафна исключила его из игры, Дафна дерется, Дафна обзывается. «Учись сам себя защищать, — говорила в таких случаях Мария. — Учись не ябедничать». Все эти дети вокруг вселяли в нее надежду. Бьющая в них ключом жизнь, их беспечность казались обещанием новой, лучшей и наконец-то мирной России. Поэтому она не делала различий, приглашая и соседских, и крестьянских детей играть с ее внуками.
Одна Ксения не принимала участия в разговоре. Любовь к новорожденному сыну поглощала ее целиком. Она без конца ласкала его, всматривалась в личико в ожидании улыбки, шептала ему ласковые слова и напевала песенки. Лишь иногда взгляд ее отрывался от ребенка, отыскивая среди детей старшенькую, трехлетнюю дочурку по имени Елена.
Елена с малых лет проявляла строптивый и независимый нрав, который зачастую обескураживал Ксению. Малышка не слушалась ни няню, ни мать. Авторитетом для нее был только отец. Уже дважды она отправлялась на его поиски, разглядывая следы его коня. В первый раз один крестьянин нашел ее на опушке ельника — девочка заблудилась, но не испугалась ничуть; во второй — на берегу пруда, чудо, что она не упала в воду и не утонула. В дом ее приходилось возвращать силой.
Сейчас малышка Елена сидела в стороне от других детей, под большим дубом, который называли Адичкиным, держа в руках книжку с картинками. Читать она еще не умела, но сосредоточенно склонялась над страницами, в совершенстве подражая взрослым. Ксения поклялась себе, что не будет любить маленького Петю больше дочери, и принялась мечтать о будущих детях. Она хотела четверых, не меньше — как у Ольги.
Близился вечер. Заканчивался обычный летний день, теплый и безмятежный. Казалось, будто революционные смуты, о которых сообщалось в газетах, где-то очень далеко. Искры бунта вспыхивали иногда и в уезде, но их удавалось быстро погасить.
В Байгоре крестьяне дважды собирались на сходки, требуя прирезать им землю и улучшить их жизнь. Адичка вел с ними долгие беседы. Он умел слушать крестьян, умел договориться с ними, пойти на необходимые уступки и достичь разумного компромисса. Своей твердостью, лояльностью и доскональным знанием жизни каждой крестьянской семьи он снискал авторитет, до сих пор признававшийся всеми жителями окрестных деревень.
Мария говорила, что он вдобавок обладает редким даром завоевывать сердца.
Кто-кто, а Мария знала, что это дорогого стоит. Она еще помнила поместье во времена Адичкиного деда, князя Константина Белгородского. Мария восхищалась новшествами, которые он привнес, — от разведения рысаков и лесопосадок до борьбы с пьянством и неграмотностью. Кто, как не он, построил разом школу, церковь и больницу? Но никаких иных реформ он не признавал и был ярым противником новых веяний, призывавших к справедливости и равенству.
Вся волость помнила, как жестоко он подавил попытку крестьянского бунта, призвав на помощь войска. В прибывшем полку служил его собственный внук, Игорь, которому было тогда восемнадцать лет.
Сражение было недолгим, но обе стороны понесли потери. А затем последовала расправа. Крестьян расстреливали и вешали без всякого суда. Мария знала, что эти кровавые воспоминания до сих пор не дают покоя ее сыну Игорю.
Игорь не мог забыть тот страшный августовский вечер 1905 года, когда на его глазах повесили больше десятка человек, среди них были его друзья детства; он помнил мольбу на их лицах, помнил скорбь и ненависть их родных. Он тогда поклялся себе избрать какое угодно поприще, только не военное, и пошел служить по гражданскому ведомству. Впрочем, у него и выбора не было. После тяжелого ранения в легкое его признали непригодным к военной службе. Но в 1914 году, когда началась война с Германией, Игорь организовал и сам возглавил передвижную санитарную часть, выезжавшую на самые опасные участки фронта. Как и миллионами молодых русских, им руководил высокий патриотизм. Защищать родину — это был тогда единственный выбор, объединивший всех. Какое-то время даже казалось, будто революционный пыл угас, иссяк сам собой.
Но поражения на фронтах, разгром русских войск, тысячи убитых и пленных очень скоро разрушили это единение. Приходилось мобилизовывать все новые и новые части, и конца этому не было видно. К осени 1915 года немецкие войска заняли Польшу, Галицию и прибалтийские губернии.
Игорь, во главе своей санитарной части, участвовал в сражениях на разных фронтах в России и за ее пределами. Так он мог служить своей стране, не проливая при этом ни капли крови. Спасая человеческие жизни, вместо того чтобы подавлять стачки и восстания, он надеялся забыть ту августовскую бойню в 1905 году. Но об этом Игорь никогда не говорил.
