– Опять нашему Папеньке неймется выведать чужие секреты, – заговорил он наконец, – да еще и срочно. Какой-то он нервный в последнее время, Вы не находите?
С этим замечанием нельзя было не согласиться. Хочешь – не хочешь, а занервничаешь, когда вокруг трона плетутся какие-то интриги, и в воздухе явственно пахнет готовящимся дворцовым переворотом. Но в данный момент моя собственная судьба волновала меня куда больше, нежели треволнения Безымянного, и я не был расположен к непринужденной беседе с незнакомым человеком. Да еще и будучи крепко привязанным к креслу.
– Кто Вы такой? – я постарался вложить в свой вопрос максимум надменности и самоуверенности.
– Я? – старик усмехнулся, – я – альтернатива.
– Альтернатива чему?
– Наш достопочтенный Безымянный Отец предоставляет Вам выбор – либо дать ему то, чего он так жаждет от Вас получить, будь то покорное повиновение или просто ответы на вопросы, либо общаться со мной.
В устах сухонького старичка, утонувшего в глубоком кресле и размеренно размешивающего ложечкой сахар, все это звучало немного странно.
– Ладно, – сдался я, – в чем подвох?
– Я – Кхен-Ассакш, – он отхлебнул из чашки и отставил ее в сторону, – «учитель боли» по-вашему.
– Вы из Южной Империи? – я только сейчас обратил внимание на легкий акцент, с которым говорил старик, – но всех подданных старого Императора почти поголовно вырезали еще лет двадцать назад, в ходе Семилетней Войны. Как Вам удалось уцелеть?
– Мы с прошлым Папенькой неплохо поладили, да и нынешний от моих услуг не отказывается. Хороший специалист всегда найдет себе место, и никакой религиозный антагонизм ему не помешает.
– «Учитель боли», значит? – хмыкнул я, – если хотя бы один волос упадет с головы Хранителя Крови, каковым я являюсь, то Святые Матери…
– Да, знаю я, знаю! – раздосадовано отмахнулся старичок, – не беспокойтесь, Ваша драгоценная плоть не пострадает. Хотя я и не могу поручиться за сохранность Вашего рассудка.
Он не без труда выкарабкался из кресла и остановился передо мной, массируя тонкие узловатые пальцы.
– Я прошел ту войну от начала и до самого конца, – я тряхнул головой, – перед моими глазами раскинулись моря, океаны боли, я щедро причинял ее другим и сполна вкусил ее сам. Так что вряд ли Вы сможете научить меня чему-то новому.
– Моря? Океаны? Ха! – его смех был сухим и трескучим как старый пергамент, – жалкая лужица! Все, что Вы тогда испытали – всего лишь бессмысленная и мелочная какофония. Я же покажу Вам нечто более великое! Я покажу Вам музыку.
Старик остановился у меня за спиной, и я почувствовал, как его теплые пальцы коснулись моей шеи.
– Начнем мы с одиночных нот…
Бокалы на столе дружно запели эхом моего крика, перешедшего в сдавленное шипение. Подлокотники затрещали, когда судорогой скрутило все мои мышцы. Тело словно пронзило раскаленное копье, пробив его насквозь сверху вниз до обитого кожей сиденья, после чего оно начало медленно вращаться, упруго вибрируя и раскачиваясь из стороны в сторону…
И вдруг все кончилось.
Взяв салфетку, старик осторожно протер мой покрывшийся испариной лоб.
– Святые… матери… – прохрипел я, – что… что это было?
– Фрагмент первого занятия. Самые азы.
– Занятия…? Какого еще занятия? – мысли в голове слиплись в бесформенный ком, из которого никак не удавалось вычленить что-то конкретное, – Вы о чем?
– Уроки самоконтроля для Шаггардов – бойцов Императорской Гвардии. Они все проходили курс управления болью, и я был у них в лагере старшим Кхен-Ассакшем.
– Но… зачем? – постепенно, чуть ли не через силу, я смог, наконец, выпрямиться и расправить скрюченные и дрожащие конечности, – ради чего?
– Воин, который боится боли – не воин, а комок навоза, – старик взял со столика свою чашку, которая даже остыть не успела, – если солдат хочет выжить в схватке, хочет выполнить поставленную перед ним задачу, он должен сохранять боеспособность в любой ситуации, при любом ранении, а для этого ему необходимо научиться контролировать боль, управлять ею. Старый Император прекрасно понимал, что Шаггарды – последняя и главная гарантия его безопасности, и для достижения ее максимальной эффективности не жалел ни денег ни солдат.
В моей памяти вновь всплыли кровавые картины тех давних сражений. Последний рубеж обороны противника пал под нашим натиском далеко не сразу. Никогда более я не видывал столь ожесточенной рубки. Имперские гвардейцы дрались как безумные и, кроме того, категорически отказывались умирать. Многие из наших бойцов дорого поплатились за свою самонадеянность, полагая, что, пронзив противника мечом, можно спокойно отвернуться и пойти своей дорогой. Даже смертельно раненные, Шаггарды продолжали биться. Когда им отрубали правую руку, они брали меч в левую и сражались дальше, забрызгивая пол и стены хлещущей из обрубка кровью. Они не кричали, не стонали, двигаясь подобно ожившим молчаливым и бесчувственным статуям. Зрелище было настолько жутким, что некоторые из моих солдат после той битвы двинулись умом. Даже меня кошмары не отпускали потом еще очень долго.
И вот теперь, спустя столько лет, я, похоже, выяснил, в чем крылся секрет необычайной живучести Шаггардов. Кхен-Ассакш…
– Но как Вы оказались… здесь? – я обвел взглядом тесную каморку без единого окна.
– В моем лице Папенька нашел идеальный инструмент для превращения неугодных ему людей в покорное и согласное на все хнычущее Ничто. Даже Хранителей Крови.
– Это святотатство! Святые Матери такого Вам не простят!
– Расскажите об этом нашему Безымянному, – старик невесело усмехнулся, – он использует свою любимую игрушку при каждом удобном случае, раз за разом заставляя меня боль причинять, тогда как раньше я ее творил.
– Но в чем разница-то?
– А вы дайте живописцу малярную кисть, ведро краски и отправьте красить забор вокруг свинарника – думаю, он Вам весьма доходчиво объяснит, в чем разница, – он отставил чашку и снова поднялся, – при дворе старого Императора я был уважаемым человеком, в то время как здесь окружающие меня боятся, ненавидят, презирают. Поверьте, в сложившихся обстоятельствах наше общение является для меня столь же мучительным, как и для Вас.
– Разве с Шаггардами дело обстояло иначе? – я с тревогой следил за тем, как он, привычно разминая пальцы, опять перемещается ко мне за спину.
– Разумеется! Ведь они шли на это добровольно… Ладно, теперь простенький аккордик…
– Погодите, погод…
Огненный смерч охватил мое тело, сперва мгновенно изжарив ноги до костей, а затем побежав вверх, распарывая и разрывая кожу и плоть на своем пути. В обнажившиеся обугленные суставы хлынул расплавленный свинец, тяжелые капли которого гулко барабанили по опустевшим трубам костей. От нестерпимого жара глазные яблоки начали распухать и выползать из глазниц, готовые вот-вот взорваться кровавым фейерверком…
