Картинка печали, посланная королём, заполнила мозг. Я стиснул зубы и молился, чтобы ментальный блок выдержал до конца. Король не должен догадаться, что оружие не динамит на поясе, а я сам. Моя плоть и кровь. Пусть крысы порвут меня в клочья и устроят пир. Он станет для них последним. Главное, чтобы они не забыли угостить своего короля.
Закрывающие (агент Сергей Онищук)
Почему открывающие выбрали символику древних египтян, никто уже не скажет. Даже те, кто стоял у самых истоков. Первые. Проклятые.
Первыми их, кстати, и положили. Во имя богов.
Ра, Сет, Баст…
Потом символика пошла проще, понятнее.
А те, кого звали, взяли, да и пришли.
Если долго кричать в Бездну и щедро лить в черное никуда декалитры крови, что-то произойдет. Неважно, верили в ритуалы призывающие богов или нет.
Главное: боги поверили в нас.
И отозвались.
Я сижу на покрышке от камаза. Греюсь у костра из книг. В руках обрез. Пули серебряные, но это дань традициям, а не мистическая фенька.
В ржавой бочке тлеет прах последнего праведника города.
Умирал он долго. Тяжело. Добавил мне седых волос. Не люблю быть штатным мучителем. Пришлось.
Жертва невинного весомее и слаще тысячи обывателей.
Впрочем, и обычных тут целая гекатомба.
Хороший был городок Тернополь.
Хвощ точит клинок из рессоры о кирпич. Тертый мужик. Из отряда осталось почти трое, но Дрон истекает кровью, болью и вонью из вырванных внутренностей рядом, за бордюром. Отходит тяжко, в муках. Скоро кончится. И это тоже привлекает тех, наверху.
Боги не могут не прийти.
Так было в Борисполе, так было в Остроге и Ярмолинцах.
Везде.
Сначала мы опаздывали. Приходя, тупо смотрели на пир. Издалека: дураков нет.
Затем научились предугадывать, а после и устанавливать место встречи.
Отряд тогда был больше.
Ра сожрал Эда. Амат растерзала Кэпа и Старика. Но изредка – дохли и те, другие.
– Скоро подойдет Птах.
Хвощ кивает. Он вообще всегда молчалив. Сейчас он еще и серьезен.
Птах. Похожий на гигантского грача, такой же черный, с огромным клювом, древний монстр опускается на тварную землю.
Такие, как он, не должны летать, а поди ж ты.
Земля стонет, принимая тяжелую поступь бога.
Задранный на миг клюв впитывает последние эманации смерти, что щедро рассеяны тут.
Дрон затихает, нас остается двое.
Переглядываемся.
Хвощ кивает.
Нас осталось двое.
На всю эту сраную область или даже планету.
Черные крылья закрывают свет. Свистящий визг режет душу. Тварь любит спецэффекты и поиграть напоследок.
Пусть.
Я все еще сижу на покрышке. Под ногами растяжка и ящик тротила.
«Грач» легко просчитывается.
Если не сработают обрез и заточка Хвоща…
Что ж.
Громко хлопнем дверью.
Я точно знаю – боги смертны.
Рубиновый дождь (агент Максим Тихомиров)
Всю неделю газеты пестрели статьями о победе героя над облачным зверем. Не в силах противостоять восхищенному блеску в глазах Надин, Альгерис приобрел два билета на воскресный тур. Экскурсия стоила всего ничего, погода была отменной, и близость возлюбленной наполняла сердце молодого человека трепетом надежды.
Дождь начался, когда «Унайдис» пробил первый из облачных пологов, и они поднялись над всхолмленной равниной ослепительной белизны. Башни и колонны из сахарной ваты, розовой в лучах уходящего солнца, вздымались над морем облаков, подпирая следующий слой туч с напитанными влагой телами. Когда капли застучали по палубе, никто сразу и не заметил, что с небес сыплет вовсе не вода.
Капли были багровыми, тяжкими. В косых лучах полузакатившегося солнца они сияли, словно драгоценные камни небесных островов. Разбиваясь, капли источали густой запах несвежего мяса. Дамы попрятались под навесы, закрывая лица надушенными платками, и оттуда недоуменно наблюдали за тем, как палуба меняет цвет на кроваво-красный.
«Унайдис» вошел в следующий облачный слой, и все вокруг скрылось в клубящейся мгле. Капитан скомандовал машинам и газовой станции малый ход; скорость подъема уменьшилась. Все затаили дыхание. Наконец посветлело, нос корвета пробил облако, солнце полыхнуло в глаза закатным лучом, и они увидели мертвого левиафана.
Мир сверкал рубиновыми искрами и был полон криком птиц. Огромные их стаи кружились вокруг чудовищной туши, дрались из-за ошметьев плоти, сходившей с обнажающегося скелета. Тонкостенные полые кости, заполненные летучим газом, удерживали мертвого гиганта в небесном течении, заставляя дрейфовать вблизи от родного для экскурсантов небополиса и обеспечивая устроителям туров постоянный доход – свидетельства очевидцев лишь разжигали огонь человеческого любопытства.
Надин, раскрыв тут же побагровевший зонт, бросилась по скользкой палубе к борту и смотрела вверх, вывернув изящную шейку и заслоняя лицо и лиф платья от летящих капель. Сохраняя приличествующее достоинство, ее спутник последовал за подругой. Настроив монокль, Альгерис с любопытством вглядывался в происходящее, пока корабль поднимался.
Левиафан был велик. Обмякшие щупальца его свисали по периметру огромной туши, почерневшие языки вывалились из безвольно распахнутых пастей, лопасти плавников обмякли; их объедали птицы. Человечек в пробковом шлеме, оседлав стремительного крылмара, выкорчевывал из мертвой плоти огромные бивни. При виде корвета он оторвался от своего занятия и помахал рукой тем, кто стали свидетелями его триумфа.
Волна зловония накатила на палубу; кто-то издал приглушенный звук, свидетельствующий о сильнейшей тошноте. Капитан поспешно повел корабль по кругу, занимая спавшую с лица публику рассказом о недавней битве героя с чудовищем.
Весь остаток экскурсии Надин, дрожа от нахлынувших впечатлений, провела в объятиях Альгериса, которого, впрочем, занимали куда более прозаические мысли – в частности, о ценах на левиафанову кость в завтрашних биржевых сводках.
Корзина для пикника так и осталась не открытой.
Шуня (агент Александр Удалов)
С бластером наперевес космодесантник Макс Линн штурмовал джунгли.
– Вжиу! – пел бластер, скашивая инопланетную поросль.
– Йо-хо-хо! – смеялся Макс.
Двигавшийся вслед за Максом проводник молчал. Вообще-то, именно он должен был идти впереди, но заросли слишком плотно сцепились друг с другом, а бластер был лишь у Макса.
